После праздника

Так вот Тоня и Любка дружили со школы. Но ведь и при продолжительных отношениях не всегда успеваешь друг друга узнать: люди меняются. В детстве, я подростковом возрасте с такой стремительностью, что сам себе дивишься, порой и себя-то не узнаешь, а уж друга… Спасает привычка ориентироваться не на то, что теперь чувствуешь, а на то, что уже сформировалось, внушилось, и это свойственно всем возрастам.

Дорожишь не только тем, что реально, еще большая ценность — исчезнувшее, не оставившее зримого следа, но оживающее в памяти — самой надежной копилке. Там все нетленно и даже ярче, душистее, чем было в действительности. То, что вызывает трепет в людях взрослых, было пережито, когда они были детьми: первый снег, купания летом, лесные запахи, глуховатый звук падающих в саду яблок — по этой цепочке мы к себе возвращаемся, иначе бы заблудились, потерялись. А наши старые друзья — они знали, видели нас лучше, добрее, чем мы потом сделались, поэтому особенно ими дорожим, — теми, кто нас  х о р о ш и м и  помнит. Тоже просто, и тоже все знают, но надо об этом чаще себе напоминать, чтобы себя  х о р о ш и х  не утратить.

Могут люди быть разумными, и бывают, да только не всегда. Что делать с волнами, ветрами, что в нас гуляют, топорщат, вздыбливают наше нутро — стихия неприятия захлестывает, и кажется, что человеку естественнее испытывать злобу, чем доброту.

Для вспышки враждебности самой малости хватает, и мгновенно она становится обоюдной: от пращуров, верно, в нас осталось — кожей чуять опасность. Взгляда и даже не взгляда достаточно, чтобы антипатия, как бикфордов шнур, воспламенилась с одного конца, тут же другого достигая. Правда, предки наши от ярости рычали, а мы затаиваемся и даже способны улыбнуться — таков прогресс.

И Любка с мужем, и Тоня с Роговым, при первой встрече, улыбались. Любка ради подруги себя обуздала, даже оделась попроще, чтобы Тониного избранника не отпугнуть, хотя и сумасбродка, а понимала: теперь, когда они парами, приходится и с мужьями считаться, постараться их подружить. И скатерть новую постелила, рыбу в духовке запекла, по краям, к сожалению, подгорело, но ей очень хотелось гостям угодить.

Рогов тоже подсобрался. Впечатление могло создаться, что ему в этом доме нравится: интересуется книгами на стеллажах, цветной гравюркой в простенке, видом из окон. Но он уже все понял, и негодование его распирало. Во-первых, от их лжи. Ловкой, вроде даже не назойливой. Мол, у обоих вот такая зарплата, небольшая, как начинающим специалистам положено. Ребенок ходит в детский сад, обыкновенный, районный — и довольны: близко, хорошие воспитатели. Квартира кооперативная, но тянуть тяжело, первый взнос еле осилили. Так вроде к слову, вскользь. Рогов про себя хмыкал: уж он их просек! Ишь, закамуфлировались, для дурачков-то. Простые — обыкновенные, без руки — без поддержки. А в кооператив такой, из цельных кирпичиков цвета лососины, с лоджиями, с дежурной в подъезде, «начинающих специалистов», верно, кличут со всех сторон: вселяйтесь, живите! А колечко на пальце, надо думать, из стекла? А колбаска аппетитненькая — из соседнего гастронома, не так ли?

Рогов нанизывал промах за промахом: кого хотели провести? Что, он завидовал? Да ни капли! Навидался таких вот деток, сынков да дочек, и участь их представлялась ему просто жалкой. Их за уши тянули, по блату, а если и без блата, и не за уши, все равно они сознавали, в чем их подозревают, комплексовали, обнаруживая свою неполноценность, расплачиваясь за собственное везение, за то, что без усилий досталось им. Какая зависть! — смешно! Да он, Рогов, в сравнении с ними куда в более выгодном был положении. Он делал вид, что нисходит к их неловкому вранью, попыткам его убедить, что и для них существуют тягости, сложности, что они, как и он, к самостоятельности стремятся, одалживаться ни перед кем не хотят. Любка даже высказалась, что отца своего любит, чтит, но не во всем, не всегда с ним согласна. Подумаешь, откровения! Сколько же пакостности в этих сладкоежках, которые они мнят чуть ли не шекспировскими страданиями. А все потому, что знают, чувствуют — не удастся оправдаться. Вот Рогов, например, оправдания их не примет. И справедливо. Чувство справедливости тому присуще, кто не имел и не имеет. Сам он, правда, кое-что получил, но не поддался задабриваниям. Нет, он совсем не то, что они.

Закипал и еле сдерживал готовый вырваться пламень. Каждое слово взвешивал, а больше молчал. Знал, что манера такая большее внушает почтение, придает даже некую загадочность, ореол. А люди падки на романтику и в том ее находят, что им до конца не ясно. Открытость же их чаще отпугивает, привыкли друг с другом лукавить, и простодушие, доверчивость воспринимается нередко как глупость.

Словом, при первой встрече Рогов явную победу одержал. И лучше был подготовлен, большие имел навыки. Себя он не выдал, а их раскусил. Они-то, балованные детки, не сообразили, что началась игра в кошки-мышки: а вот я вас цап-царап! — Рогов хохотнул. Тоня удивленно на него взглянула, они как раз выходили из метро.