После праздника

— Хорошие ребята, правда? — сказала.

— Возможно… — он ответил, не собираясь пока ее разубеждать.

Это стало даже забавно — наблюдать, копить свои наблюдения, подтверждающие его, Рогова, проницательность, а Любка с мужем не понимали, не замечали: избалованность тем еще вредна, что усыпляет тревогу, внушает иллюзию, что всем ты нравишься, всем люб. У Рогова был другой опыт. Он всегда оставался настороже, в полной мобилизованности, а значит, нельзя было его застать врасплох. Даже из суеверия, хорошее, считал, нельзя загадывать, а именно дурное — в него вживишься, тогда скорее обезопасишь себя. Хотя иной раз воображение подводило: измышленная, предполагаемая неприятность уже настроение портила, нервировала, гневила, и то же самое происходило в отношениях с людьми.

Рогов мысленно потешался над глупой безмятежностью благополучных пока сосунков, но, бывало, чувствовал уколы. Они радовались, веселились, сияли улыбками, что, конечно, свидетельствовало об их легкомыслии, но и рождало ропот: почему им все еще хорошо? А вдруг  в с е г д а  хорошо будет? Недопустимо, непереносимо. Но вдруг дело не только в обстоятельствах, им благоприятствующих?

Самоуспокоение можно было найти, лишь обратившись к фактам, а факты Рогов умел подбирать. Вот Любка — толстая, коротконогая, шумная, характер вздорный, и муж ее, Юра, женился на ней по любви? Пусть другого кого-нибудь пытается уверить. Знаем таких бескорыстных искателей. Хотя выгоду извлекать тоже надо уметь: Юре-рохле и это не по силам. Что остается? Убеждать других, заодно и себя, что он любит, искренне, в самом деле. Слабак, подкаблучник, жене возразить не смеет, прикидываясь деликатным, тактичным. Да Рогов бы живо Любку на место поставил, если бы… ну если бы не ее папа.

Ему приходилось бывать у Любкиных родителей, беседовать со старшим Шишкиным, и Рогов, надо признать, не робел. Никакие авторитеты его не подавляли, он и тут не утрачивал своей зоркости. Никто не безупречен — мысль эта тешила. Не безупречен дом, хлама много, безвкусицы, в отношениях домочадцев тоже все не безоблачно, отнюдь. Как всюду, как везде, и здесь видны изъяны, лезут из всех щелей.

Нет, Рогов никогда не поддавался обольщениям. Заслуги, чужая слава не ослепляли его, не мешали судить критически. Скажем, Шишкин. Крепок, тверд, несмотря на возраст. Репутация, как говорят, безупречная. Но если покопаться, многое можно сыскать. И на данный момент разве нет у Шишкина опасения влияние свое утратить, оказаться отодвинутым новыми силами? Да есть, конечно. Не бывает в человеке полной уверенности в дне завтрашнем; набегают тени, колебания, страх. Так у всех, а, значит, некому завидовать, кто бы куда ни вознесся.

Рогов об этом размышлял, пока старший Шишкин о чем-то друзьям дочери рассказывал. Держался он, кстати, просто, без всякой напыщенности, сановности. В фуфайке с латками на локтях, в пузырящихся, вытертых до блеска брюках, он и в домашнем таком затрапезе не терял стройности, даже своеобразного щегольства, будучи от природы сухощавым, хотя и малорослым. На красновато-смуглом черепе торчало редкое перо, точнее, пух, седой, клочковатый, но тщательно всегда выбрит, и запах горького одеколона ощущался близ него. Опрятность как бы шла вглубь, к душевной собранности, четкости воззрений. Вроде бы добродушен, но колющие огоньки загорались иной раз в зрачках.

Рогов сам от себя скрывал моменты паники, смятения, охватывающие его вдруг, ни с того ни с сего, в присутствии старика. Хотя будь Шишкин просто человеком преклонного возраста, пусть и неглупым, и с опытом, Рогов бы наверняка с ним справился. Но с влиятельным стариком приходилось держаться соответственно, не лезть на рожон. А хотелось, частенько хотелось высказаться и посмотреть на реакцию. Интересно, Шишкин, привыкший к почитанию, как бы себя повел? Рогов, предвкушая, воображая гнев вельможный, чуть ли слюну не сглатывал: старик побагровеет, срываясь на дискант, что-то выкрикнет, а Рогов, непобедимо спокойный, еще ему один аргумент…

Его бесили как щенки, игривые, сытые, так и старцы, закосневшие в консерватизме. Себя он причислял к иным силам, смелым, молодым, способным свершать, преобразовывать. А не давали. Кто именно не давал, он не уточнял. И в своих возможностях не сомневался, только бы представился шанс. Его ничто не сковывало, не ограничивало — он бы сразу рванулся. Преемственность, традиции? К чему они? Лишняя обуза, порождающая двойственность, колебания. А колебаться нельзя, останешься позади.

Пока же он накапливал ресурсы, а также сведения, отнюдь не лестные, о тех, у кого бывал. Если бы еще мог наблюдениями своими делиться, иметь рядом слушателя-единомышленника, тогда удовлетворение оказывалось бы полнее. Но на жену свою, Тоню, он не мог положиться: Тоня искренне любила Любку, уважала старшего Шишкина, всю их семью.

Рогов, оставаясь в одиночестве, должен был заботиться, чтобы никто не проник в его мысли. Но проникали. Натянутость, неловкость уже ощущалась и росла.