После Шоколадной Войны

— Да, об отметках и о моей жизни, и еще о моем будущем. О моей матери и об отце, которым теперь не дает покоя вопрос, что случилось с их замечательным сыном Дэвидом, который никогда не приносил других отметок кроме «А». Они ничего не говорят. Они слишком добры ко мне, чтобы говорить что-то еще, но их сердца разбиты. Они смотрят на меня с болью в глазах, потому что знают, что я приношу домой «F». Я, который не заслуживает такой оценки. Я — отличник, — слова звучали во весь голос, заставляя Лайна ощутить свой грех. Необходимо было дать миру узнать, что произошло. — Я заслуживаю «А». Моя мать плачет по ночам в своей комнате… — он не мог признать правду в ее слезах до этого момента. — Потому что я стал…

— Да, да, я теперь вспомнил, — сказал Брат Лайн, его голос подкрадывался и убаюкивал. — Та «F»… конечно… была оплошностью. Я думал, что исправлю ее, поставлю тебе оценку, которую ты заслужил. Но у нас в «Тринити» был ужасный период. Болезнь директора школы, насилие во время шоколадной распродажи… и что мне было не понять — так это твою чувствительность к отметкам. Все можно изменить.

— Здесь не только отметки, Брат Лайн, — Дэвида не увлекали аргументы Лайна. — Вы можете изменить отметку, но это уже слишком поздно. Есть еще многое другое, что вы уже не измените…

- Что? Скажи мне. Нет ничего необратимого…

Внезапно Дэвид устал, почувствовав, как начала таять энергия в руке, держащей нож, и во всем его теле. Ему больше не хотелось спорить, и он знал, что больше никогда не сможет выразить Брату Лайну или кому-либо еще все, что накопилось у него на душе, о жизни, потерявшей смысл и надежду. Он цеплялся только за одно — за голос, звучащий внутри него, пришедший от изломанной музыки фортепиано, голос — дающий ему команду. Команду, которую он не сможет игнорировать или не исполнить, хотя это полнило его тоскою. Тоскою от всего, что могло бы быть дальше и не быть больше вообще. Брат Лайн сказал: «Нет ничего необратимого». А что-то уже не изменить. И даже теперь — то, что он намеревался сделать, держа нож у горла Лайна. Он это сможет сделать, если только найдет мир.

— Послушай… — сказал Брат Лайн все еще неподвижными губами, чтобы не потревожить нож. — Послушай, что там происходит…

Дэвид вслушался, исполняя последнее предсмертное желание Лайна. Звуки Дня Ярмарки с трудом пробивались через закрытые окна, доносясь, словно издалека. Взрывы смеха, голоса. Отчего у Дэвида на душе становилось все мрачнее и мрачнее.

— Это — «Тринити», Дэвид, — шептал Брат Лайн. — Это не только отметки, не только «F», «A» и «C»… Образование… семья… слышишь голоса… ученики… и их родители … радость…

— К чему бы все это?

И Дэвид понял, что Брат Лайн морочит ему голову, отвлекает внимание, чтобы в удобный момент вырваться из его объятий. Его голос убаюкивал. Лайн ждал, когда Девид расслабится, рассредоточится, забудет о ноже, который у него в руке. Он уже поймал себя на том, что повернул голову в сторону окна, откуда доносилась смутная палитра звуков. И вдруг внезапно, без предупреждения почувствовал, как кто-то сильно сжал его запястья. Резкая боль электрическим током разбежалась по его костям. Его ладонь разжалась, и он выронил нож. Черная материя укутала его лицо, и Дэвид закрыл глаза. Он бил руками, сам не видел куда. Кто-то подкрался сзади, пока он разговаривал с Братом Лайном. Гнев, безумие и что-то еще кроме этого овладели им. Он крутился, обеими руками вцепляясь в нападавших, нанося удар за ударом, слыша, как рвется чья-то одежда, и испытывая во рту теплый, соленый вкус.

— Берегись…

— Держи его…

Он открыл глаза и увидел перед собой Брата Лайна и Брата Арманда.

Они преследовали его с мантией в руках, пытаясь накрыть его ею, словно он был вырвавшимся на свободу животным.

— Сдавайся, Керони, — вопил Брат Лайн. — Ты не уйдешь… — голос Брата Арманда был мягче, чем у Лайна, но в нем была воля. — Тебе помочь, Дэвид? Мы сможем тебе помочь…

Но его внутренний голос был сильнее: «Уйди. Оставь это место. Уже слишком поздно выполнять эту команду. Ты все испортил».

И он себе ответил: «Но я могу сделать что-то еще — то, что я не испорчу».

Нож валялся на полу, и теперь он был бесполезен.

Он знал, что у него был лишь один выход — за его спиной была дверь.

Он осторожно сделал шаг назад в надежде на то, что у него за спиной нет кого-либо еще: «Пожалуйста, Боже Милостивый…» — молился он тихо. — «Позволь мне уйти и затем покончить со всем этим…»

Наконец, он оказался у открытой двери.

Он видел, как рука Брата Лайна потянулась на стол к телефону. Вызов полиции был бы для него тем, что для кого-либо другого стало бы гибельным.

Он знал, что наступил момент, когда ему нужно действовать — уходить. И все же он ждал команду. Он стоял, затаив дыхание. Наконец команда поступила. Он развернулся и побежал.

---