После смерча

Роман был в приподнятом настроении: его мать с семьей уже выехали домой. В том лесу, где он партизанил, солдаты поймали немецкого генерала, командовавшего армией, которая вела бои против армии Романенко. Наши войска добивают в «котле» под Бобруйском гитлеровских вояк. Роман сожалел, что его там нет. Отпраздновал бы победу не в тылу, а вместе с атакующими воинами. Своими мыслями он делился с Надей, а она слушала и думала о том, что завтра он также радостно и вдохновенно об этом же будет рассказывать и Лиле.

Перед сегодняшней прогулкой они шли по аллее парка, и Надя уже хотела напомнить ему о ночном свидании с Лилей, но им встретился Сорокин, который подчеркнуто поздоровался только с ней. И она промолчала, потому что Роман мог тут же перевести разговор, причем, мол, здесь Лиля, ты лучше про Сорокина расскажи. Надя даже почувствовала себя виноватой за то, что Сорокин в свое время так подло обошелся с Романом. От него, недалекого и мстительного, еще можно ждать новых неприятностей.

— Такие приятные новости, а ты, Наденька, почему-то грустишь, — с легким недоумением проговорил Роман.

— Все гляжу на тебя и никак не пойму, чего это ты так хромаешь, будто сам побывал в том бобруйском «котле», — натянуто усмехнулась Надя.

— Я тебе все об этом расскажу.

Только теперь Надя решила признаться Роману, что знает о его встрече с Лилей. Роман, человек легкоранимый, воспринял это чуть ли не как катастрофу. В голове зашумело, показалось, что деревья в парке закружились в каком-то диком танце. Что же подумала о нем Надя? Он-то знает, что не виноват перед ней. А ведь она, бедняжка, наверное, столько из-за него пережила. Они сидели на обрывистом берегу Сожа. Внизу под ветерком раскачивались, клонились друг к дружке березки. Та, что поменьше, прятала свою верхушку в ветвях большой, и казалось, что это девушка припала к большому сильному парню. Она то отстранялась от него, о чем-то шептала, то снова приникала к его широкой груди.

— Милая, неужели ты могла так нехорошо обо мне подумать?

— А что бы ты подумал на моем месте?

— Но ведь я тебе во всем верю.

— А я еще только хочу верить тебе.

Надя видела, чувствовала, что он не притворяется, что у него действительно тяжело на душе, хоть выверни ее наизнанку и покажи.

— Чего я только не передумала за эти дни. А когда встречалась с Лилей, то не знала, куда и девать себя. А она, как только увидит, встрепенется, обожжет своими черными цыганскими глазами и пройдет мимо.

— Ты меня, наверное, уже и разлюбила…

— Неправда. Только вот думаю, неужели у нас всегда такая трудная любовь будет? Никакого душевного спокойствия. Иной раз и конспекты почитать хочется, даже песню спеть, а как вспомнишь, что в институт надо идти, оторопь берет — вдруг опять что-нибудь о тебе расскажут. Вот слушаю тебя — верю. А стоит остаться одной, и сразу разные мысли в голову лезут. Я с ними спорю, стараюсь доказать, тебе хочется задать множество вопросов, упрекнуть, а теперь вот вроде успокоилась. Ну, Лилька эта, известная штучка. Ведь никто ее к Федору на день рождения не приглашал, сама прикатила. Меня бы одну, да еще без приглашения, ни за какие коврижки не заманили бы. Я уже догадалась, что успехом она там не пользовалась, иначе бы всем растрезвонила, чтобы ударить по мне. Но слушок о том, что ты ее проводил домой и там на тебя собака набросилась, до меня тоже дошел. А тут еще Вера, ведь они вместе учатся. Я ей о тебе стараюсь не рассказывать. А она, как только что-нибудь о тебе услышит, сразу же: «Вот видишь, вот видишь, какой он». Все допытывалась, целуемся ли мы. Ей только скажи, тут же матери расскажет.

Роман предложил зайти на летнюю танцплощадку. Раньше она действовала только днем, теперь наконец маскировку сняли, хотя лампочки светили еще очень слабо — не хватало напряжения.

Танцы вскоре кончились, и Роман с Надей пошли домой. Они шли быстрее обычного, не задержались и возле ее дома. Роман пошел к себе, за ночь ему еще надо собраться с мыслями, о многом подумать.

Придя домой, лег в постель, но сон не шел, все вспоминался этот день.

Надя сидит в лодке, смотрит на его крепкие руки, заглядывает в глаза. Ей хочется знать не только то, о чем он ей говорит, но и его мысли. У Романа чудесное настроение, главное, что он обо всем рассказал Наде, ничего не утаил, и ему не о чем беспокоиться. Он оказался на высоте, не уронил себя, сохранил верность своей счастливой любви, встретившейся ему на жизненном пути.

Роман останавливал лодку: то у крутого берега, где они с Надей любовались высокой зеленой травой, которую в глубине наклоняла и беспрерывно раскачивала рыжеватая вода, то на отмели, где наблюдали за стройными, черными зуйками, что поблескивали белым подхвостьем, перелетали и перебирали ножками по желтому песку. Тихо подплыли к скопе, которая сидела на торчащем рожне возле берега и, притаившись, караулила рыбу.

— Роман, это не коршун? — спросила Надя.

— Нет. Правда, тоже хищник, но не опасный. Такой, как я, — улыбнулся Роман.

— Не опасный, а за рыбой охотится.

— Это редкая птица, но большого вреда от нее нет.