После смерча

— Как и от тебя? Ну, сцапает одну рыбешку этот хищник. Подумаешь, велика потеря, в такой большой реке никто этого и не заметит. Рыбы ведь много? — Надя с хитринкой в глазах поглядывала на Романа. — Давай здесь выйдем, смотри, какой красивый луг, лес близко.

Нос лодки уткнулся в берег. Надя прыгнула, но неудачно — замочила одну из своих белых прорезиненных тапочек, которые она, идя на свидание, начистила зубным порошком. Она недовольно сморщилась и запрыгала на одной ноге на траве. Прибрежный ветерок поиграл ее ситцевым, в желтый горошек, платьем, обнажил ноги выше колен. Надя, застеснявшись Романа, прижала платье к ногам. А Роман, опустив глаза, невольно подумал, что Лиля, пожалуй, так бы не поступила. Любуйся, мол, таких ножек ни у кого не увидишь. «Привязалась же!» — мысленно одернул он себя. Подтянул лодку к берегу, положил на траву сверток, китель. Здесь, на луговом просторе, он словно ощутил за спиной крылья. Сбросив ботинки, побежал вслед за Надей. Неожиданно они оказались возле заполненного водой, заросшего лилиями и камышом оврага. Где-то поблизости что-то залопотало. Надя перепугалась и отскочила в сторону, а Роман присел и, присмотревшись, поманил ее рукой.

— Это утка с утятами. Видишь, она хлопает крыльями, словно ее подстрелили, поплыла на середину, а утята юркнули в воду. Они пока не будут выплывать на поверхность, только высунут головки над водой, чтобы дышать, и просидят в воде до тех пор, пока мать не подаст знак, что опасность миновала. Вон шевельнулся листочек лилии, а за ним головка торчит. Утенок видит нас и воспринимает не иначе, как хищников, ибо понимает, что мать не подняла бы тревогу, если бы сюда пришли даже лошадь или корова.

— А ты хищник и есть, — внимательно следя за утенком, сказала Надя, — держишь меня мертвой хваткой.

— Я тоже ощущаю себя жертвой хищницы, — ответил Роман. — Стоит лишь тебе сказать, что не любишь — и меня нет в живых, потому что легче пулю себе пустить в лоб, чем расстаться с тобой.

— С тех пор как встретилась с тобой, не устаю анализировать себя. Всегда думала, каким он будет, суженый мой, но никогда не задумывалась, а какой рядом с ним буду сама.

Роман поднял Надю на руки, закружил ее и понес обратно к берегу реки.

— Опусти, опусти, ведь тебе тяжело.

— Во время блокады мы вдвоем по болоту станковый пулемет носили. Ты в сравнении с ним — мотылек.

— Опусти, а то за руку укушу.

— Кусай, моя красивая хищница, ногу искусали, можно заодно и руку.

— Ну, пожалуйста, мой добрый хищник, ведь тебе действительно тяжело.

Роман опустил ее на пригорке. Она молча погладила его по щеке.

— Посмотри, какая красота вокруг!

Недалеко от речки, обрамляя луг на горизонте, молчаливо стоял лес. Он словно любовался залитым солнцем травяным простором, далекой мельницей, возвышавшейся за лугом, и будто ждал, когда та взмахнет крыльями, чтобы и самому запеть свою извечную песню.

Роман разостлал на траве свой китель, лег.

— Что же ты стоишь, приляг рядом.

— Роман, разве так можно? — Надя присела на разостланный китель.

— А еще говорила, была бы возможность, обязательно ушла бы в партизаны. Там, знаешь, по-всякому приходилось. Случалось, и спали все вместе.

— А что — там не было отдельных ко-о… — Надя хотела сказать «комнат», но запнулась.

Роман рассмеялся.

— Ох, и рассмешила же ты меня. Это еще хорошо, когда в землянке, а то ведь на земле под открытым небом в любую погоду спать приходилось. Нет, нет, ты ничего такого не подумай, тогда не девушку — винтовку к себе прижимали. Я немного утрирую, но любовь, конечно, тоже была. Помнишь, я тебе о друге своем погибшем, о Мише, рассказывал. В то время и я встретил девушку, очень мне хотелось ее поцеловать, но…

Роман задумчиво посмотрел вдаль. Надя придвинулась к нему, положила голову на плечо.

— Расскажи, Роман…

— …Стояло лето сорок второго года. Наша диверсионная группа приехала в приднепровскую деревушку Картон. Всего семь хатенок, а вокруг разросся старый бор. Здесь мы и остановились на отдых. Был тогда с нами баянист, которого ребята прозвали «Пленным». То ли потому, что он из немецкого плена бежал, то ли из-за того, что наши разведчики увезли его в отряд от женщины, у которой он жил. Приехали мы, значит, в этот Картон, остановились посреди улицы, и баянист растянул меха. Играл он мастерски. Со всех сторон начали сбегаться детишки, собрались старики, женщины. И вот среди них я сразу же приметил одну девушку. Нездешняя, подумал я, как она могла очутиться в этой глухой деревеньке? Одета девушка была по-городскому. Темно-синее шерстяное платье, из накладного кармашка выглядывал уголок белого платочка. На ногах туфли на высоких каблуках. Подошел я к ней, а о чем говорить — не знаю. Постоял, постоял, да и вытянул из кармашка платочек.

— Возьмите, — говорит девушка и отступила в сторону.

А мне так хотелось заговорить с ней.

— Нет, нет, мне не нужен ваш платочек.

— Я дарю его вам, а от подарка нельзя отказываться. — Она подержала платочек в руках, словно расставаясь с ним, и положила его мне в карман гимнастерки. — Это вам на память от меня.

— Спасибо, буду помнить.