После смерча

— А куда хозяйка подевалась? — снова спросил Иван. — И Ленку оставить не побоялась. Ты когда с Ленкой в сенях секретничал, она все время ухо к замочной скважине прикладывала. А почему она тебя, а не меня зятем своим называет? Подслушала, подсмотрела что-то.

Лена сжала руки в кулаки, прижала к груди и как-то растерянно посмотрела на меня. Тогда я им говорю:

— Хлопцы, а знаете ли вы, что хозяйка этой хаты сестра…

В этот момент дверь с грохотом отворилась, и в хату вбежал полицай Грибовский.

— Руки вверх! — заорал он.

— Ай-ай! — крикнула Лена и бросилась на дуло автомата.

— Большевистская кровь, не подхо…

«Тр-р-р…» Все смешалось — дым, выстрелы, разбитое стекло. Лена не успела еще упасть, как я, пригнувшись за ее плечами, кинулся за печь. Иван хотел выпрыгнуть в окно, но был срезан той же очередью, что и Лена. Микола нырнул под стол. Вторая очередь отрубила угол печи. Изловчившись, я выставил автомат и в упор разрядил его в Грибовского. Перескочив через него, бросился в сени и тут нос к носу столкнулся с полицаем. Он выстрелил первый, пуля задела мою руку, но пока он перезаряжал винтовку, я успел нажать на спусковой крючок. Полицай рухнул как сноп. Только после этого я стал осторожно оглядываться. Из хаты выскочил Микола с автоматом Грибовского. Я отвязал коня и тут же увидел, что у околицы деревушки появились немцы. Тогда я быстро завел коня за сарай, вскочил в седло и крикнул Миколе: «Давай ко мне!» В мгновение ока он оказался у меня за спиной. По меже, за вишенником, мы поскакали к лесу. Выстрелов больше не слышали, погони не было. Вскоре в лесу я остановил коня.

— Давай перевяжу руку, а то кровью изойдешь, — сказал Микола. Оторвал большой кусок от нательной рубахи.

— Подожди, — ответил я и достал из кармана гимнастерки платочек. — Приложи сперва его, он чистый. Ох, Леночка, Лена.

— Он резанул ей прямо в лицо, — Микола тяжело вздохнул.

— Я это понял, когда кровь ее брызнула на меня. Если б не Лена, он бы нас всех прикончил. Не думал, пес вонючий, что девушка на него кинется, прикроет нас собой. Покажи автомат, а свою, ржавую, бросил?

— А зачем она мне теперь.

— Это автомат десантника. Смотри, выпуск 1942 года. Значит, Грибовский и его убил. Как-то, еще до ухода в партизаны, видел его у нас в деревне. Размахивал нашей винтовкой, словно палкой какой. А немецкого автомата так и не выпросил у своих хозяев, советским разжился. Теперь все, отстрелялся…

Сев на коня, мы с Миколой поехали навстречу нашей группе. А Лену мне не забыть. И жизнь спасла, и чувство ни с чем не сравнимой первой юношеской любви подарила…

…После дневной жары среди пернатых началось заметное оживление. Из тени повела на жировку свой выводок тетерка. Сорокопут уже не глотал пойманных жучков, а стал чаще летать в густой ольшаник, чтобы накормить своих птенцов. Потянул из леса через луг на поле большой голубь-вяхирь. Набьет зоб зерном, смешает со своим молоком — будет чем накормить свою малышню.

А над лесом уже парит ястреб-тетеревятник, притаился в засаде на голубя перепелятник. Он не виноват, что его так прозвали. Перепелов мало, вот он и не против полакомиться голубятинкой, от которой не отказываются ни ястребы, ни коршуны.

Единственным спасением для голубя служит его оперение. Стоит только ястребу вцепиться в него когтями, как голубь тут же сбрасывает перья со спины и спасается голышом — сильные крылья выручают.

Домой по быстрому течению почти не надо грести. Настроение хорошее. Роман впервые услышал, как Надя поет. Пела она тихо, приятным, грудным голосом. Казалось, что песня без слов — Надя только напевала мотив. Потом голос ее окреп: «Оля любила реку, ночью на ней не боялась…»

Лучи заходящего солнца еще ярче окрасили песок обрывистых берегов Сожа. Навстречу лодке бежали по берегу, словно пригнувшись, кустики лозняка и ракитника. Белое оперение чаек красным отливом поблескивало над водой. Прошуршав по песку, лодка пристала к берегу.

XI

Поле было пустым, только кое-где выбросила свои колоски рожь-самосейка да выглядывали бело-синие звездочки на картофельной ботве, буйно разросшейся на местах прошлогодних буртов. Земля была до неузнаваемости изуродована войной. Вместо дорог извивались тянувшиеся на километры желтые змеи траншей, а между ними все это пространство усеяли изорванные в клочья бомбами и снарядами окопы да воронки.

Деревня больше напоминала огромную кучу валежника. Уцелевшие хаты зияли пробоинами, в которые могла свободно пролезть свинья; из-под обвалившихся крыш торчали сломанные балки и стропила, заваленные ветками деревьев; даже у колодезных журавлей были перебиты шеи. Улица заросла лебедой, конским щавелем и полынью. Больше всего ее было возле хаты Романа.