После Тарковского

«Вот меня интересуют две вещи: во-первых, можно ли ставить в упрек художнику, что его произведение понятно только немногим? Второе – нужно ли что-то делать, чтобы оно было понятно многим? Третье, простите, я скажу два слова, я скажу свою точку зрения на это: мне кажется, что это совершенно не нужно. Есть своя аудитория, адрес есть у „Зеркала“, специально он на этот адрес и писался, он и писался на русского интеллигента нашего времени, независимо от возраста, по этому адресу, как видим, он дошел прекрасно, до конца»[26].

Даже сама категория доступности понимается этим зрителем по-своему: молодой артист театра «Красный факел» продолжил тему о зрителе ссылкой на опыт Польши с ее маленькими кинотеатрами, «где идут вот такие труднодоступные фильмы»:

«Я думаю, я не боюсь сказать, что фильм этот гениальный – понимаете? И его гениальность заключается в том, что он воздействует ‹…› он в каждом пробуждает какие-то свои ассоциации, свои какие-то воспоминания… что-то свое в каждом»[27].

Этот «нормальный зритель» демонстрирует желание понять особенности киноязыка Андрея Тарковского, рассуждая, например, о его фильмах как о развернутой метафоре.

Особенно важно, на наш взгляд, что свойственная интеллектуалам рефлексия позволяет такому зрителю достаточно критически оценить свою степень готовности к пониманию идей режиссера: «Нет ничего удивительного в том, что зритель плохо воспринимает этот фильм, он просто не готов к нему» – и, вспоминая слова журнальной статьи Тарковского о том, что он «не делает фильм для какой-то особой аудитории. Он делает в принципе фильм для всех, кто его может понимать», тот же выступающий напоминает участникам встречи «что хорошее чтение книги – это второе чтение… Так что надо просто два раза смотреть, чтобы понять»[28]. Особого внимания заслуживает по-своему трогательное, искреннее выступление студента театрального училища:

«Прежде всего, от фильма создалось такое ощущение, вернее, возникла настоятельная потребность пойти на этот фильм лет так через пять-десять-пятнадцать-двадцать. Потому что чувствую где-то интуитивно, что ли, что за фильмом, за тем, что я не понял, гораздо больше, чем то, что я понял, и в этом смысле те, которые старше меня, которые видели все это, примерно одного возраста с Тарковским, им это все понятнее…»[29]

Очевидно, именно такого зрителя ждал Андрей Арсеньевич Тарковский – об этом свидетельствуют его оценки откликов, собранные в дневниках. Так, будучи в целом недовольным встречей по поводу «Андрея Рублева» в университете, Тарковский отмечает, что

«…одно выступление – профессора математики, лауреата Ленинской премии Манина (ему вряд ли более 30 лет) – поразительно. Я разделяю его точку зрения. Конечно, о себе такого говорить нельзя. Но так чувствовал себя, делая „Андрея“. И за это Манину спасибо».

Далее режиссер приводит по памяти важные для него слова из выступления упомянутого профессора: «Но есть художники, которые дают почувствовать истинную меру вещей. Они несут всю жизнь эту ношу, и мы должны за это им быть благодарны!» (курсив и выделение в книге) – и делает вывод о результате подобных встреч: «Ради последней фразы можно было и выслушать два часа чуши»[30]. Видимо, в таких словах он черпал силу, уверенность в правильности художественного понимания народа, его истории, они помогали режиссеру, были источником веры в необходимость своего творчества. Тарковский обращает особое внимание на нечастые реплики, подтверждающие значение его творчества: