После войны. История Европы с 1945 года

Действительно, со времени подавления берлинского восстания в 1953 году Государственный департамент пришел к выводу, что Советский Союз в обозримом будущем будет непоколебимо контролировать свою «зону». «Невмешательство» было единственной стратегией Запада в отношении Восточной Европы. Но венгерские повстанцы не могли этого знать. Многие из них искренне надеялись на помощь Запада, воодушевленные бескомпромиссным тоном американской публичной риторики и сообщениями радио «Свободная Европа», чьи дикторы из эмиграции призывали венгров брать в руки оружие и обещали в скором времени поддержку из-за рубежа. Когда такой поддержки не последовало, побежденные повстанцы, по понятным причинам, были озлоблены и разочарованы.

Даже если бы западные правительства хотели сделать больше, обстоятельства того момента были крайне неблагоприятными. В тот самый день, когда вспыхнуло венгерское восстание, представители Франции и Великобритании находились в Севре на секретных переговорах с израильтянами. Франция, в частности, была занята своими североафриканскими проблемами. Как объяснил министр иностранных дел Кристиан Пино 27 октября в строго конфиденциальной записке представителю Франции в Совете Безопасности ООН, «Важно, чтобы проект резолюции, который будет представлен Совету Безопасности по венгерскому вопросу, не содержал никаких положений, которые могут помешать нашим действиям в Алжире». В частности, мы выступаем категорически против создания следственного комитета». В ответ на предложение посла Британии в Москве, чтобы Лондон напрямую обратился к Москве с призывом воздержаться от вторжения в Венгрию, министр иностранных дел Британии Селвин Ллойд четыре дня спустя писал премьер-министру Энтони Идену в похожем ключе: «Думаю, что сейчас не время для такого послания».

Как объяснил Хрущев своим коллегам по Президиуму Центрального комитета 28 октября, «у англичан и французов в Египте настоящий бардак». Что касается Эйзенхауэра, то у него шла последняя неделя избирательной кампании — в день его переизбрания произошли одни из самых тяжелых боев в Будапеште. Совет национальной безопасности США обсудил вопрос Венгрии только через три дня после советского вторжения; они не спешили в полной мере оценить действия Надя, в частности его отказ от однопартийного правления, поскольку речь шла о стране, которая не имела существенного значения для большой стратегии США. Недавний кризис в Польше привлек гораздо больше внимания в Вашингтоне. А когда Венгрия наконец появилась в повестке дня СНБ на заседании 8 ноября, все — начиная с Эйзенхауэра — согласились, что во всем виноваты французы и британцы. Если бы они не вторглись в Египет, у Советского Союза не было бы прикрытия для действий против Венгрии. У администрации Эйзенхауэра была чистая совесть.

Тогда советские лидеры увидели свое преимущество и воспользовались им. В глазах коммунистов реальной угрозой, которую представлял Надь, была не ни либерализация экономики, ни ослабление цензуры. Даже заявление Венгрии о нейтралитете, хотя оно и было расценено в Москве как «провокационное», не стало поводом для падения Надя. Чего Кремль не мог простить, так это отказа венгерской партии от монополии на власть, «ведущей роли партии» (то, чего Гомулка в Польше никогда не допускал). Такой отход от советской практики был той тонкой трещинкой, в которую мог войти клин демократии, погубив все коммунистические партии. Вот почему коммунистические лидеры в остальных государств-сателлитов так радостно поддержали решение Хрущева сбросить Надя. Когда на заседание 2 ноября чехословацкое Политбюро выразило готовность активно содействовать «сохранению народной демократии в Венгрии всеми возможными средствами», это стремление было искренним и чистосердечным.

Даже Тито в конце концов признал, что развал партийного контроля в Венгрии и крах аппарата государственной безопасности послужили опасным примером. Югославский лидер сначала приветствовал изменения в Венгрии как еще одно свидетельство десталинизации. Но в конце октября ход событий в Будапеште заставил его передумать — его очень беспокоила близость Венгрии к Югославии, наличие в югославском крае Воеводина многочисленного венгерского меньшинства и вероятный риск, создаваемый эффектом домино. Когда Хрущев и Маленков 2 ноября не поленились прилететь в резиденцию Тито на остров[174] в Адриатическом море, и известить его о плане вторжения, Тито выразил беспокойство, но одновременно и понимание. Его главной заботой было то, чтобы марионеточное правительство, которое будет установлено в Венгрии, не включало в себя Ракоши и других неисправимых сталинистов. На этот счет Хрущев был рад его успокоить.