Сокращение занятости в сельскохозяйственном производстве само по себе могло бы объяснить значительную часть экономического роста Европы, так же как за сто лет до того, переход из деревни в город и от поля на завод сопровождал переход Британии на более высокую ступень. Действительно, тот факт, что в Великобритании не осталось избыточного сельскохозяйственного населения, которое можно было бы перевести на низкооплачиваемую работу на производстве или сфере услуг, и, следовательно, никакого повышения эффективности от быстрого перехода из отсталости, помогает объяснить относительно низкие показатели Великобритании в эти годы. При этом темпы роста постоянно отставали от темпов роста Франции или Италии (или Румынии, если уж на то пошло). По той же причине Нидерланды в эти десятилетия превзошли своих промышленно развитых соседей из Бельгии, получив выгоду от «единовременного» перевода избыточной сельской рабочей силы в доселе неразвитые отрасли промышленности и сферы услуг.
Роль правительства и планирования в европейском экономическом чуде оценить сложнее. В некоторых странах она была совсем незначительной. «Новую» экономику Северной Италии, например, в основном подпитывали тысячи маленьких фирм, которые нанимали на работу членов семьи, часто работавших сезонно в сельском хозяйстве. Такие предприятия не требовали больших накладных затрат и капиталовложений и платили мало налогов или же и вовсе их не платили. До 1971 года 80% рабочей силы страны были трудоустроены на предприятиях с менее чем сотней (а часто и значительно меньше) работников. Помимо того, что центральная власть Италии закрывала глаза на налоговые, земельные, строительные и другие нарушения, роль, которую играли центральные власти Италии в поддержании экономических усилий этих фирм, неясна.
В то же время роль государства имела решающее значение в финансировании крупномасштабных изменений, которые были бы недостижимы для индивидуальной инициативы или частных инвестиций: неправительственное европейское капитальное финансирование оставалось скудным в течение длительного времени, а частные инвестиции из Америки начали заменять помощь Маршалла или военную помощь лишь в конце пятидесятых годов. В Италии Южный фонд, который получил большой заем от Всемирного банка, сначала инвестировал в инфраструктуру и аграрные усовершенствования: мелиорацию земель, строительство дорог, дренаж, виадуки и т.д. Позже из его средств стали финансировать строительство новых промышленных предприятий. Он также оказывал поддержку — займы, гранты, налоговые льготы — для частных фирм, которые хотели вкладывать деньги в Юг; фонд был инструментом, через который до 60% новых инвестиций государственных холдингов направлялись на Юг. В течение десятилетия после 1957 года он создал двенадцать «зон роста» и тридцать «очагов роста», разбросанных по южной трети полуострова.
Как и другие крупные государственные проекты, фонд был неэффективным и в значительной степени коррумпированным. Большую часть его возможностей направили на привилегированные прибрежные регионы; большая часть промышленности, созданной с его помощью, была капиталоемкой и, следовательно, создавала мало рабочих мест. Многие из небольших, «независимых» фермерских хозяйств, образовавшихся в регионе в результате аграрной реформы, оставались зависимыми от государства, что делало Юг Италии своего рода регионом полупостоянной социальной помощи. Тем не менее, к середине 1970-х годов потребление на душу населения на Юге удвоилось, местные доходы выросли в среднем на 4% в год, детская смертность сократилась вдвое, а электрификация была близка к завершению. Это произошло на памяти одного поколения в одном из самых заброшенных и отсталых регионов Европы. Учитывая скорость, с которой развивался промышленный Север — в какой-то мере, благодаря рабочим Юга, — что поражает, так это не неспособность Южного фонда сотворить экономическое чудо к югу от Рима, а тот факт, что регион вообще смог не отставать. За это власти Рима заслуживают некоторой похвалы.
В других странах роль правительства была разной, однако всюду существенной. Во Франции государство сосредоточилась на том, что стало известно как «индикативное планирование», — использование рычагов влияния для того, чтобы направлять ресурсы в избранные регионы, отрасли промышленности и даже продукты, а также сознательная компенсация мальтузианской нехватки инвестиций в довоенные десятилетия. Чиновникам особенно эффективно удавалось контролировать национальные капиталовложения, в частности потому, что на протяжении первых послевоенных десятилетий валютное законодательство и ограниченное движение международного капитала сдерживали конкуренцию из-за границы. Ограниченные в своей свободе поиска более выгодных краткосрочных доходов за рубежом, банкиры и частные кредиторы во Франции и других странах инвестировали дóма.[183]