Последнее дело Холмса

– Почти ничего не было, – выдавил он наконец.

Я дружелюбно улыбнулся, успокаивая его:

– Поподробней насчет этого «почти».

– Кажется, мы поцеловались.

– Кажется?

– Ну, поцеловались – и все на этом. Обнялись и раза два поцеловались.

– И дальше ты не пошел?

– Нет!

– Да ладно! – с улыбкой встрял Фокса. – Ты в самом деле не попытался?

Сбитый с толку Спирос застыл с открытым ртом. Снова взглянул на Рахиль. Было ясно, что, как только стихнет шторм, парню придется искать себе другое место.

– Попытался малость, – сказал он через минуту.

– Малость?

– Она не захотела дальше. Засмеялась и сказала, чтоб я уходил.

– И все?

– Клянусь.

Я подумал о том, что Эдит Мендер ударили по голове табуретом, и мне показалось уместным будто случайно коснуться этого в присутствии Фокса и Рахиль Ауслендер.

– И ты не разозлился, что тебя отшили?

– Да нет… Она дала мне английский фунт и велела возвращаться в отель. – Он охотно полез за пластмассовым бумажником и показал нам сложенную вчетверо купюру. – Он еще у меня.

– Фунт стерлингов – большие деньги, Спирос.

– А она вот дала. И сказала, чтоб сигареты оставил себе.

– И ты послушался, ушел безо всяких?

– Ну ясно. Кому охота терять работу из-за капризной клиентки?

– Может быть, за вами следил кто-нибудь, притаясь? – рискнул спросить Фокса. – Где-нибудь в развалинах венецианского форта?

– Не знаю, – сказал Спирос, подумав. – Я слышал только ветер на вершине холма и в бухте. Внизу все было тихо.

– А что случилось с шалью? – вмешался я.

Он растерянно заморгал:

– Какой шалью?

– Которая была на плечах у мисс Эдит Мендер.

– Не помню. Хотя… да, на ней было что-то…

– И что же с ней случилось?

– Понятия не имею.

Мы с Фокса переглянулись. Это был тупиковый путь.

– Вот что, Спирос, – сказал я. – Не знаю, правду ли ты говоришь, да и не нам это определять. Сам понимаешь, что, когда прибудет полиция, мы должны будем обо всем ее проинформировать.

Юноша кивнул и сказал с тревогой:

– Я им не доверяю. Они же под фонарем искать будут, а там я стою.

– Если ты не виноват, опасаться тебе нечего.

Он недоверчиво скривился и сделал характерный средиземноморский жест, означающий и безнадежность, и «будь что будет»:

– Это же греческая полиция, сэр.

– А почему ты ничего не сказал, когда мы в первый раз тебя спрашивали?

Он не ответил. Обернулся к мадам Ауслендер, как бы прося прощения, но по каменному лицу хозяйки очевидно было, что грехи ему не отпустят. Допрос продолжил Фокса:

– А что было после этого свидания на пляже?

– Ничего не было. Я вернулся в отель, а мисс Мендер осталась. Там уже было темно. Когда по пути я обернулся, виден был только огонек сигареты.

Я медленно поднял руку, требуя внимания, – в точности как в «Желтом лице», когда собирался определить характер человека по тому, с какой стороны сильнее обожжена его трубка. До чего же все просто в кино, посетовал я про себя, если только его снимает не скотина Уильям Уайлер, который делает по тридцать дублей, чтобы потом остановиться на самом первом. И сказал:

– Я кое-чего не понимаю. Ты и туда, и обратно шел по песку между оливковой рощей и павильоном. Так?

– Да.

– И в этом случае ты должен был оставить две цепочки следов.

Он просто впился в меня взглядом. Когда он судорожно сглатывал, кадык ерзал по горлу вверх-вниз. Спирос, кажется, испугался по-настоящему.

– Вот на следующий день я натерпелся страху, когда увидел, что мои следы исчезли!

Возле стойки бара горела единственная лампа. Генератор еще не выключили. Салон пустовал, чему я был рад, потому что хотел поразмышлять в одиночестве. Надо было связать воедино торчавшие в разные стороны концы, чтобы не расползлась моя постройка. Так много было в этой игре рискованного и непредвиденного, что это переходило все границы разумного. И я снова подумал, что, вопреки поверхностным впечатлениям, кино значительно проще реальности, особенно если применить к нему формулу Спенсера Трейси, сказавшего мне на съемках «Маски гордости», где я играл развратного мужа Джоан Крофорд – а играть с ней было, что с ежом целоваться, сплошные иглы, – да, сказавшего мне так: «У людей нашей профессии, Хоппи, есть только один способ сохранить рассудок и жизнь: не опаздывай на съемку, не путай текст, произноси его как можно лучше, забирай деньги и к шести вечера возвращайся к семейному очагу».

Однако отель «Ауслендер» – не дом родной, диалоги такие, что не сразу совладаешь, а выстроенные на зеркальных полках бутылки манили и прельщали меня почище, чем сирены – истерзанного Одиссея. И я, словно испытывая на прочность свою волю, – пожалуйста, Ватсон, подайте мне шприц, – подошел к другому концу стойки, взял бутылку минеральной воды «Перье», откупорил ее и стоически отвернулся от этикеток, бессердечно выкликавших наперебой: «Гордонс», «Чинзано», «Джонни Уокер». В ведерке оставалось немного подтаявшего льда, и я бросил его в стакан. Потом уселся на диван перед большой стеклянной дверью, выходящей в сад и еще открытой.