Последнее дело Холмса

– Мужчина он был крепкий, – согласился я. – Мог бы постоять за себя, но никаких следов борьбы нет. Судя по тому, что лоб и лицо не пострадали, все удары были нанесены сзади. Первым, судя по всему, его оглушили. А добивали, когда он уже упал. – Я показал на труп. – Череп сильнее размозжен слева у затылка, чем в верхней части.

Фокса кивнул. Его первоначальный шок сменился, кажется, живым интересом. Я заметил даже, что глаза у него горят.

– Преступник хотел быть уверен в успехе, – сказал он.

– Несомненно.

– А откуда кровь на кардигане?

Я наклонился над телом Клеммера, всматриваясь внимательней:

– Раны никакой нет. И от головы далеко. Кровь полилась, когда он уже лежал на полу, и забрызгать полу она не могла.

– Может быть, это не его кровь?

– Проверить это будет трудновато.

– В таком случае Клеммер защищался?

– Не знаю.

Я выпрямился. Минутку мы постояли молча. Потом я огляделся по сторонам.

– Талант часто зависит от того, где он может проявиться.

– Неужели вы полагаете…

– Ни малейших сомнений.

Мадам Ауслендер молча наблюдала за нами и слушала наш разговор. Я обернулся к ней:

– Что может быть общего у Клеммера с Эдит Мендер и доктором Карабином?

– Понятия не имею.

Я рискнул закрутить гайку посильней:

– А с вами?

Женщина, пережившая Освенцим, невозмутимо ответила:

– Бестактный вопрос.

Фокса оглянулся по сторонам:

– Что он читал, когда появился убийца?

Я подошел к столу. Кроме давешней записки, там не было ничего примечательного. Я принялся бесцельно перелистывать переплетенные комплекты журналов. В июньском номере «Пари матч» за 1949 год обнаружилась вырванная страница. Я машинально ощупал карман. В этот миг часы, стоявшие в холле, у дверей читальни, пробили полчаса. Я взглянул на свои часы – они показывали час сорок.

– Или мои часы спешат, – заметил я, – или эти отстают.

– Быть того не может, – ответила мадам Ауслендер. – Я сама проверяю их, перед тем как завести и идти спать. Они отстают на минуту-две в неделю.

– И прошлой ночью заводили?

– Я до отказа подняла обе гирьки – одну для маятника, другую для боя.

– Это было до того, как вы заметили, что Клеммер читает?

– Если память мне не изменяет, незадолго до.

Мы с Фокса сверили часы. Они показывали одинаковое время.

– Ну вот теперь отстают на десять минут, – сказал я.

И с этими словами вышел в холл, а хозяйка и Фокса в удивлении последовали за мной. Часы – старые «юнгханс» – были почти двух метров высотой. По белому фарфоровому циферблату шли римские цифры, а сверху была классическая надпись «Tempus fugit»[83]; круглый диск маятника из позолоченной меди, цепочки и гирьки, приводившие в действие механизм, были защищены узкой застекленной заслонкой. Я остановился перед этим сооружением и принялся его разглядывать.

– Что вы такое увидели, Бэзил? – теряя терпение, спросил Фокса.

Великолепно, подумал я. Я выжидал, я не спешил сыграть эту карту и могу признаться, что теперь наслаждался. Меня так и подмывало сказать: «Элементарно, Ватсон», придавая происходящему должное значение, и я этому искушению уступил. Что же, тщеславие художника – куда ж без него? Шерлок Холмс загадочно улыбнулся Ватсону с воображаемого экрана:

– Элементарно, Ватсон.

Я открыл стеклянную заслонку, снял гирьку с крючка, которым она присоединялась к цепочке, и взял в руку:

– Мы привыкли считать, что предметы служат только тому, для чего они предназначены. Но не всегда.

И показал им гирьку. Бронзовый позолоченный брусок цилиндрической формы, длиной сантиметров тридцать пять. Вполне годится, чтобы размозжить кому-нибудь голову. Чистили его второпях, в излишней спешке, и кое-где остались следы засохшей крови.

– Орудие преступления, – возгласил я.

Фокса посмотрел на меня по-новому, удивленно, словно вдруг перестал узнавать.

– Как же, черт побери… – начал он.

В этот самый миг и появилась фрау Клеммер. Босая, в ночной сорочке, она слетела по ступеням, как ни старался Жерар удержать ее. Пронеслась мимо нас в двери читальни и, увидев мужа, с пронзительным воплем без чувств рухнула на пол, словно сраженная пулей.

Ночь была бессонная, изматывающая. Поистине мучительная. Проходила она в расспросах, стенаниях, упреках и полном хаосе. К нам присоединились Веспер Дандас, Пьетро Малерба, Нахат Фарджалла, равно как и Спирос с Эвангелией, встревоженные суетой. Когда мы связались с полицией Корфу, нам сказали, что непогода продлится еще сутки. Сейчас никаких мер принять нельзя, так что было рекомендовано держаться кучно, быть настороже, только не сказали, кого или что предстояло сторожить.

– Бездарные, безграмотные олухи! – кипел Малерба. – Свиньи греческие!

Он прихватил на кухне большой поварской нож и держал его под рукой и на виду у всех, положив на подлокотник кресла, соседнего с креслом Нахат Фарджалла. Робко забрезживший рассвет нашел нас – в смятении, страхе, растерянности – в баре-салоне: Спирос и Эвангелия подавали кофе, заменявший нам завтрак. Мы зорко следили друг за другом. Веспер сидела на диване между Фокса и мной.

– Напоминает фильм ужасов, – вздрогнув, сказала она.