Последнее лето

Саки всю ночь просидела в сарае рядом с мертвой матерью, ни на минуту не выпуская младенца из рук. Наутро ангелы убедили ее искупать ребенка и увели с собой в дом.

Чтобы отвлечь Джека и Шела, я поручила им найти коз – убедиться, что те никуда не убежали. Новые потери нам ни к чему, сказала я.

Затем пошла к машине умершей матери, в спешке криво припаркованной за теми, на которых приехали мы, и открыла багажник. Там лежал пакет с детской одеждой, бутылочкой и упаковкой крошечных подгузников. Она уже все подготовила, подумала я, и вот тут меня и накрыло.

Она хотела заботиться о своем ребенке. Но судьба распорядилась иначе.

Я отдала пакет Саки, и она надела на младенца хлопковые ползунки.

Я попыталась дозвониться с телефона матери до ее отчима – Саки машинально кивнула, когда я указала на его имя в контактах, – но никто не ответил. Оставить сообщение я не смогла – голосовая почта была переполнена.

Перед нами стояли две проблемы: чем кормить новорожденную и что делать с телом матери.

У одного из ангелов нашлась пачка сухого молока, но от такой пищи ребенку может стать плохо, предостерег нас другой ангел, биолог. Он занимался наблюдением за птицами и прибился к остальным уже после начала шторма.

Матери младенец лишился, и нам требовалось раздобыть молочную смесь.

Бёрл взял машину и отправился на поиски. Сказал, что в пяти милях от нас при заправке есть магазинчик. Может, там найдется детское питание.

Дэвид и Терри помогли завернуть тело матери в простыни. Ангелы собрались в углу сарая, рядом с пустующим курятником, и тихо о чем-то совещались.

Я подобралась поближе и, спрятавшись за спиной осла, прислушалась.

– Она сама ребенок, – шептал один. – А пытается ухаживать за новорожденным! Господи Иисусе! Разве можно взваливать на нее такую ответственность?

– …и предлагаю. Надеюсь, она согласится.

– Но может и отказаться.

– Здесь нельзя хоронить.

– Поэтому я за кремацию.

– Но останки можно перезахоронить. Когда ситуация нормализуется. А с пеплом как?

– А что, если подождать?

– И травмировать детей? Картина разложения… Сколько дней пройдет, прежде чем мы вывезем тело? Если не недель…

– А где отец?

– Неизвестно. Не могут с ним связаться.

– А если понадобится вскрытие?

– У них там и без того дел по горло. По CNN сообщают, что счет идет на тысячи.

Тысячи чего?

* * *

В коттедж к Саки отправили целую делегацию. Я шла следом. Саки сидела со скрещенными ногами на кровати в спальне и прижимала к себе ребенка.

– Согласно индуистской традиции, – начала женщина-ангел (седая, но с каштановыми дредами), – огонь очищает тело и позволяет душе выйти из него. Индуисты строят прекрасные погребальные костры. Заворачивают усопшего в белое…

Саки уставилась на нее.

– Она не была сраной индуисткой, – сказала она.

– Я не в том смысле… – начала было женщина.

– Но думаю, костер подойдет.

Рядом с домом стояла поленница, но дров оказалось мало, и мы отправились за хворостом. Нам понадобилось немало времени, чтобы набрать сухих веток. Сооружением костра (и нами) руководил Рейф.

Мы уработались до боли в мышцах, но сумели сложить костер выше собственного роста. Так надо было: не хотелось видеть все вблизи.

* * *

На закате ангелы на шестах вынесли из сарая спеленутое белым саваном тело и водрузили его на вершину костра. Я заметила, что у них дрожат руки, и испугалась, как бы они ее не уронили.

Пока Рейф разводил огонь, на улицу вышла Саки с младенцем на руках. Она наотрез отказывалась хоть на секунду расставаться с новорожденной сестрой. Щеки у нее были в грязных разводах от слез, но на завернутое в самодельный саван тело матери она смотрела сухими глазами и не отводила их.

Огонь дважды гас, отсыревшие дрова только тлели, но в конце концов пламя занялось. Рейф переживал. Дрова он закрепил металлической клеткой, позаимствованной из курятника и водруженной на корыто, – и боялся, что это хрупкое сооружение развалится. Всякий раз, когда сдвигалось полено или ветка, слышался его судорожный вдох.

Ангелы по существу были те же хиппи. Вероятно, поэтому не смогли удержаться от песнопений. Предсказуемо, сказал Дэвид. Неизбежно, согласился Терри.

Сначала запела женщина, Дарла. Одна, на латыни. Она сказала, что помнит эту молитву с юности. Ее воспитывали в католической вере, но потом она ушла в самостоятельный духовный поиск.

Голос у нее был высокий и чистый.

– Ave Maria, – пела она. – Gratia plena, Dominus tecum.

– Господь с Тобою, – переводил Терри. – Благословенна Ты между женами, и благословен плод…

Рейф ткнул его под ребра.

Она закончила петь, и следующую песню ангелы затянули все вместе уже на английском. Из шестидесятых, о том, что всему есть свое время: время смеяться и плакать, время воевать и жить в мире. «Клянусь, еще не поздно». Мы не стали бы такое петь, даже знай мы слова. Лоу, правда, знал.

Мы слушали. Поначалу нам было неловко. Но постепенно это чувство сошло на нет.

Нас охватила чуть ли не любовь к умершей матери. Или жалость, которая вполне могла сойти за любовь.

Кто знает, может, это одно и то же.

* * *