Последнее письмо из Греции

– Нет, ничего страшного, такое бывает, это особое греческое вино со специями для рождественских праздников. Сейчас на него спроса нет.

Я холодею. Когда бутылка спрыгнула с полки, я вспоминала Рождество и маму. Я смотрю на битое стекло и на Марию, и по голым рукам ползут мурашки. Она улыбается и кладет руку мне на плечо, теперь рука горячая. Наверное, совпадение и ничего больше. Нужно сосредоточиться на настоящем, а не оглядываться на духов.

Поблагодарив Марию, я направляюсь в булочную через дорогу, мою последнюю остановку перед возвращением домой.

* * *

В предзакатных лучах солнца я замечаю, что плечи кое-где покрылись веснушками. Я так нервничаю из-за ужина, как будто забыла, как проходят свидания. А это свидание? Как бы то ни было, я пытаюсь держать себя в руках, притворяясь крутой, веселой и непринужденной.

Что совсем на меня непохоже – вне кухни я никогда такой не была. Когда готовлю, я на самом деле раскрепощаюсь, беру на себя ответственность и решаю проблемы.

Я глажу агатовый браслет на запястье. Вспоминая слова Марии, заражаюсь ее уверенностью и надеюсь, что браслет унесет все тревоги.

Соленый воздух и бриз доносят до меня мамины слова: «Не подставляй лицо солнцу, Соф. Доживешь до моих лет, будешь благодарить». Но теперь ей всегда будет пятьдесят девять.

«Невероятная».

Знаю, ей бы это понравилось. Остаться вечно молодой, не пораженной истощающим слабоумием, растворяясь в дряхлом небытии.

Я мечусь между реальностью и подвешенным состоянием, тем, что было раньше и больше никогда не будет. Боль, живущая в глубине души, как волна: то отступает, то набегает вновь. Горе нападает и ранит меня, заставая врасплох. Вообще-то я привыкла к зияющей дыре в сердце. Но в этой поездке меня ждут испытания.

Ужин готов, остается только удержаться от лишних возлияний, якобы успокаивающих нервы. По перилам террасы ползет паук, я мгновенно вспоминаю о Таше, которая страшно их боится, и посылаю сообщение.

Софи: Рыбак придет в семь. Нежусь в закатных лучах солнца перед тем, как наводить красоту!

Ответ приходит мгновенно.

Таша: Ты и так красавица. Приятного вечера и помни: я хочу знать все. До мелочей. До связи завтра перед обедом. xx

Софи: Нет, не получится, мы с ним просто друзья, забыла? Позвоню вечерком с докладом, если будет не поздно! С. х

Таша: Вот-вот, все на СИГ! Поедите с ним рыбки и еще пойдете ТУНЦЕВАТЬ, ТЮЛЬКА, расслабься! (Ну пошла каламбурить!) Целую. х.

Софи: Без шуточек, ради ОСЬМИНОГа, мне уж точно это ни к чему! Не ЕРШИСЬ! х

Это может продолжаться бесконечно, но надо одеться, зажечь свечи и накрыть на стол. Телефон гудит, и я уступаю ей последнее слово.

Таша: Нет, сама перестань! Всё, ТУНЕЦ! (Между прочим, «осьминог», – как ни КЕФАЛЬно, не рыба, и я ОКУНЬЧАТЕЛЬНО выиграла.) Прости, что ЩУЧУ и мешаю готовиться к ужину! xx

Я хихикаю и проверяю почту. Волнуюсь. Письмо от Тони Джовинацци с двумя файлами. Я сажусь – ноги дрожат от нетерпения.

Дорогая Софи,

Примите мои извинения за то, что не сразу ответил. Ездил по делу в Дубай, сейчас вернулся на неделю в Грецию. Буду рад встретиться с вами в Каламате.

Мои глубочайшие соболезнования по поводу смерти вашей матери. Ее многим будет не хватать, но ваша боль неизмеримо тяжела. Специально прилагаю фотографии двух ее картин, которые я с гордостью храню и надеюсь показать лично при встрече. Интересно, как продвигаются поиски потерянной пятой.

С уважением, Тони.

Открыв первый файл, я узнаю одну из картин, которой он владеет. За более чем сорок лет маминой работы она написала много картин – каталог огромен, – и упомнить все невозможно. Однако картины Тони, как я теперь понимаю, из особенной, греческой серии.