Последнее путешествие. Повесть

Небо в иллюминаторе успокаивается, в белых полосках облаков, оно манит таким уютом в светлых прозрачных подушках, что в них хочется блаженно утонуть навсегда. Это блаженство не убить ни катастрофой, ни бедствиями человеческими.

Небо ассоциируется с божьим престолом – предубеждение тысячелетий, не знавших, что это всего лишь тонкая голубая оболочка планеты Земля, а дальше простирается бесконечность космоса.

Дима видел полосы медленно плывущих назад облаков, они не хотели уходить из виду.

Память – странная вещь. Он растерял друзей и приятелей на дороге жизни, с кем рвался наверх к известности и богатству. Одни умерли, другие отошли или предали. Перестал названивать мобильник, словно отключили где-то в небесах. Иногда в нем мелькало дикое, безмерное одиночество. Кто подаст руку в смертный час? Государству до него нет дела, разве что дает казенную пенсию – завоевание всех революций в истории. Или позвонит центр социальной помощи с предложением посетить кружок танцев для пожилых. Мол, подберете там пару.

И только память заменила спешащую куда-то деятельность, стала ненадежным плотом, который нес его к уже известному концу. Там жила история – живыми картинами прочитанных манускритов, споров о смысле жизни с соратниками.

В сорок лет он думал, что уже поздно – надо спешить, не упустить время. А сейчас, намного старше, тоже думает, что смерть у порога, и надо спешить что-то доделать. Человек не стареет, когда ощущает надежность мира. То же самое можно сказать про интеллект, он вечно остается молодым и в старости. Если, конечно, не поразит деменция.

Он уже загадывал коротко – на год-два, не стало потребности планировать. Уже не нужно загадывать дальние путешествия, копить на них деньги. За городом осталась беспризорная дача, заросшая высокой травой. Было жаль ее, где прожил с женой всю жизнь, не хотелось продавать. Его машина стоит на приколе во дворе, еще с зимы. И теперь, возможно, останется там, и после его смерти ее увезут как хлам. Главное, и не жалко.

Природа не любит непригодного, иждивенчества. Выбрасывает гнилое – возможно, чернозем для новых живых поколений.

А за иллюминатором слепит совсем иной мир, где нет страдания, ничего человеческого. Холод ясной синевы не был холодом, пронизавшим до сердца. И не надо было своего рода коллективного скафандра – самолета.

– У меня тоже никого нет, но я не один, – сказал он понурой соседке.

Она вскинула голову.

– Как это возможно?

– Нет конца. Есть только настоящее, в котором и прошлое, и будущее.

Она удивилась.

Дима, еще недавно ощущавший то же, но под влиянием полета и высоты, а может быть желания чем-то ей помочь, горячо сказал:

– Мы живем только в настоящем времени, в своей темноте, и не видим всей картины.

– Как это?

– Должен открыться мир. Он ведь не замыкается в застое настоящего. В нем живут легенды прошлого. А будущее волнует постоянной новизной, когда куда-то движущееся человечество не знает, что будет дальше. В этом состоянии исчезает, как дым, депрессия.

Она снова поникла, разочарованная. Он продолжал:

– Разве Древний Египет – не в настоящем? Что такое пирамиды, как не образ мироздания? Вообразите египтянина с сизыми руками, вырубающего многотонную глыбу для пирамиды – проводника фараона в небо бессмертия, а вместе с ним народа. В его камышовый рай с цветущими лотосами рядом с безграничным покоем великой реки. Кстати, я увидел в музее их фрески внутри пирамид и склепов, они не коричневые, как я думал, а празднично белые и светло-зеленые.

Он снова вспоминал свой порыв вырвать из бездушного мира свою организацию, сделать из нее переливающийся светом маяк, который освещает путь человечеству.

Он стал рассказывать соседке о вечной мечте всех народов в истории, которая никогда не уйдет в прошлое, но всегда пребудет в настоящем. Об изящных рисунках художников Атлантиды, где танцующие люди, изображенные тонкими линиями, и сейчас стремятся в блаженное будущее.

Она с интересом смотрела большими глазами на моложавого старика.

Сидящий справа сосед, с самодовольной красной физиономией после еды и водки, фыркнул:

– Все это ерунда. Они мертвецы, и нас не будет.

Дима еще недавно мог внутренне согласиться. Разве ему не было наплевать на таких, самодовольных? Только родственные души могут тронуть его, то есть те, у кого раскрыта для него душа. Он продолжал:

– Я говорю о мечте. Она всегда есть – в настоящем. Мечта о здоровье и светящемся шаре бессмертия – у древних греков. Это вечное надежное плато всех поколений.

Это был не тот чистый оптимизм, что мог бы заместить состояние одиночества.

– А если нет в душе никакой мечты? – проговорила девушка. – А только свобода одиночества. Лечу в безвоздушном пространстве.

Они замолчали.

***

Дима вспоминал родину. Увидел себя на высоком утесе, над бухтой Буян, куда они, школьники, приплыли с экскурсией на катере. Есть высокий утес, диким мохом оброс…