Последнее сокровище империи

– Жандармы всюду ищут политику, и в случае со мной я их понимаю. Премьера «Танцовщицы», Настасья Дмитриевна, неумолимо приближается. На премьере, в театре, будут первые лица России. Потому Охранное отделение станет проверять каждого, начиная от рабочего сцены, заканчивая мной. Такова, видимо, расплата за возможность принимать у себя в театре сильных мира сего. Более того… – Ренкас многозначительно поднял палец к потолку. – Случайного в нашей жизни не бывает, уж поверьте мне! Мне ведь даже, выходит, в какой-то мере выгодно завести знакомства, а в перспективе – дружбу с высокими чинами из Охранного. Тут и повод появился.

– Помилуйте, Лео, вы – человек искусства, вам-то оно для чего?

Ренкас выдержал короткую, поистине театральную паузу, во время нее допил чай, подчеркнуто аккуратно поставил фарфоровую чашку на столик.

– Именно для того, Настасья Дмитриевна, что я – человек искусства. Задумал новую постановку, которая уж точно будет громкой. Громче «Танцовщицы», я так полагаю, – он подался чуть вперед, проговорил, придавая голосу оттенок таинственности: – Пьеса из жизни Григория Распутина. Каково?

Потемкина поморщилась.

– Фу! Господи, Лео, и вы туда же, Лео? О Распутине газеты чуть не каждый день пишут. А теперь мужику еще и пьесы посвящают. Не будет ли с него? Да и со всех нас? Не жирно ли для мужика, позорящего императорскую фамилию?

Ренкас откинулся на спинку стула, закинул ногу на ногу.

– Настасья Дмитриевна, дорогая вы моя! Полностью с вами согласен по-человечески. Но я ведь не бескорыстный служитель Мельпомены. Я делаю на театре деньги, – он изобразил шелест купюр, потерев большой палец об указательный. – И чутье мне подсказывает: пьеса о Распутине принесет громадные сборы!

– Боюсь, как бы ее не запретил цензурный комитет, – заметила Потемкина.

– Не запрещают же срамные карикатуры на старца и государыню императрицу. Вообще, чем больше скандалов – тем лучше для кассы. И потом, смотря как все подать. Я подозреваю, цензура сама готова пропустить любое произведение, в той или иной мере, как бы точнее выразиться… критикующее Распутина. Кстати, тут мне нужен ваш совет. Хотя я со многими общаюсь, ваше мнение будет не менее важным, Настасья Дмитриевна.

– Я-то чем могу помочь?

– Вы ведь принимаете у себя дам из высшего общества. Среди них обязательно есть такие, кто вхож в ближний круг матушки-императрицы. Так ведь?

Пожилая княгиня сжала губы.

– Да, у нас многие бывали. Только вы забываете, Лео: в свете последних событий наша семья вызывает интерес для светских сплетников. Именно потому я практически не принимаю никого из прежнего круга.

– Но ведь так было не всегда…

– Не всегда, – кивнула Потемкина. – Совсем недавно я могла себе позволить свободно общаться с господами и дамами, близко знакомыми с государыней Александрой Федоровной.

– Неужели о Распутине никто ничего не упоминал?

– Почему же? Признаю – мужик, которому государыня безмерно доверяет, таки вызывает живой интерес.

– Меня, человека постороннего, тоже занимает, неужели влияние малограмотного мужика на царскую семью столь огромно? Я к тому, что на сцене мы ведь можем как подтвердить этот слух, так и развенчать его.

Княгиня вздохнула.

– Ох, Лео! К моему большому личному сожалению, слухи о влиянии мужика на императорскую семью не преувеличены.

– И… как бы так выразиться… политические решения государь тоже принимает практически по указанию Распутина?

– От политики я далека, Лео. Но если слушать вон хоть Кирилла Прохоровича, нашего общего друга… Не без того. Господин Самсонов, случалось, не намекал, а прямо говорил об этом. Ведь он к политике ближе, у него спросите.

– В отъезде, – Лео развел руками. – А мне же трудиться надо, есть он рядом или нет.

– Вы бы, Лео, осторожнее, с этой персоной-то, – сухо сказала Настасья Дмитриевна.

– Чего мне осторожничать? – Ренкас удивленно вскинул брови.

– Скажем, получится ваша постановка о мужике успешной. И тогда станет это чудовище новым идолом России. А ведь стыдно-то, ох, как совестно…

– Обещаю быть очень осторожным. Потому и попытаюсь при возможности поговорить о Распутине с офицерами Охранного. Для чего же мне подходы к ним нужны, личные. Я готов использовать любую возможность и от своего не отступлю. Ну, а балансировать я привык. – Лео положил руку на крышку чайника. – Еще чаю? Пирожные нынче больно вкусны.

2

Шторы в комнате, где у себя в квартире, в доме на Гороховой улице, спал Григорий Распутин, были открыты. Несколько последних ночей «старец» спал беспокойно, часто просыпался и лежал, глядя перед собой на причудливые тени, которые отбрасывал на обои лунный свет.