Последняя битва

– Пущай поднимается. Поляки с полей прискакали – орденцы стали у Танненберга, тут рядом.

– А много их, орденцев?

– Хоругвей двадцать… Это только тех, кого поляки видели. Эй, Юрий Михалович! – Латник повысил голос. – Выходи, на совет поедем.

– Пора и мне к своим, к смолянам, – засобирался Раничев.

– Нет, братец. – Боярин оглянулся на него и улыбнулся. – Похоже, не успеть тебе к своим. Да и не надо – мы уж вестников выслали. Кольчужку тебе дадим, а хочешь – так и доспехи латные, в городке вчерась захватили.

– Лучше доспехи, – кивнул Иван. – А что за городок?

– Да Дубровно, кажись, сам-то не помнишь, что ли?

– Не… мы стороной прошли.

– Понятно, другим, значит, бродом.

– А там, в городке-то, много, поди, в полон взяли?

– Да почти никого. Так, пожгли малость, жители поразбежалися кто куда. Да мы за ними и не гналися – больно надо!

– Ясно. Ну что ж, давай сюда свои латы.

– За мною иди… Да что ж это такое, воевода-то ваш проснется наконец?

– Да проснулся уже, иду, иду…

Снова ударила молния.

Значит, Дубровно взят и разграблен польско-литовско-русскими войсками, – лихорадочно соображал Раничев, – что ж, будем надеяться, что уличных музыкантов никто не тронул…

Боярин не обманул, доспехи, грудой железа наваленные в телегах, оказались и впрямь – на выбор. Видать, экспроприировали оружейную мастерскую. С помощью одного из обозников Иван надел на себя стеганый гамбизон, уже на него – легкую кольчугу, поверх которой прикрепил нагрудник, спинную пластину, наплечники, набедренники, налокотники… Лишь на ноги ничего надевать не стал – коня ж не дали, а бегать в доспехах по пересеченной местности – уж увольте. Шлем… ага, вот этот вот легкий салад, чем-то похожий на немецкую пехотную каску образца тысяча девятьсот восемнадцатого года, как раз будет впору. Стоп, а подшлемников здесь что, нет? Тогда к чему шлем? Ах, нет, вот он, подшлемник. Теперь меч… Что тут у них есть-то? А ничего хорошего. Так – дагассы, кинжалы, тесачок – шелупонь одна, в бою против закованных в сталь рыцарей малопригодная… А вот, кажется… Вот – то, что надо! Полуторный меч – длинный и тяжелый – из тех, что называют «бастардом» – ублюдком. Волнистый клинок, оставляющий страшные раны. Таких меченосцев обычно в плен не брали. Впрочем, Раничев и не стремился в плен. А так – неплохая штука!

Взяв в руки меч, Иван несколько раз взмахнул им над головой, со свистом разгоняя дождь. И, словно бы испугавшись, капли стали падать гораздо медленнее, а вскоре и вовсе прекратились.

– Ну молодец, господине! – восхитились обозники. – Эвон как дождь разогнал! Эх, жаль, тебя раньше здесь не было.

Между тем давно уже светало, а литовские – и, похоже, также и польские – войска до сих пор находились в лесу. Палили костры, чего-то там жарили. Раничев недоуменно пожимал плечами – этакий «пикник на обочине». И чего ждут, спрашивается? Когда немцы ударят? Знал ведь, кто победит, и все равно нервничал.

Небо прояснялось, на глазах голубея, и вот уже яркие лучи солнца осветили широкое поле меж Танненбергом и Грюнвальдом. Выйдя наконец из леса, поляки, литовцы и русские образовали плотный строй хоругвей. Отряды Витовта – на правом фланге, со стороны озера, войско Ягайлы – на левом. Впереди, за полем, угрожающе маячили копья тевтонцев.

Иван посчитал хоругви – не только с черным крестом, но и бело-красные, польские, ведь среди вассалов Ордена было много поляков. По рядам проскакали вестники – велели не бить поляков всех подряд, а различать – к своим привязано сено!

– Можно подумать, видать будет это их сено, – буркнул сосед Ивана – одетый в пластинчатый доспех дворянин откуда-то из-под Менска. Из небогатых – сразу видать: лошади нет, верно, пала, да и вооружен так себе – алебардой да палицей. – Что я, лошадь, за сеном смотреть?

– Тебя как зовут, парень? – поинтересовался Раничев.

– Меня? Путята.

– Хорошее имя. А я – Иван.

– Тоже ничего!

Сняв островерхий шлем, Путята засмеялся – он оказался еще совсем молодым, лет двадцать пять, не больше. Но здоров, черт!

– Что, небось не любишь тевтонов? – пошутил Раничев.

– А кто их любит? У моего родича мельницу спалили, твари. А крестьян его – живьем сожгли.

Путята сплюнул и посмотрел на орденские войска с такой злостью, что сразу стало понятно – этот будет биться до последнего вздоха.

Солнце блестело в доспехах и шлемах, ветер развевал белые плащи и крестоносные хоругви Ордена, вытянувшегося линиями от Танненберга. Раничев кое-как припомнил учебник истории. Вот, кажется, прямо напротив них – Валленрод, великий маршал. Слева от него, ближе к лесу – ну да, как раз напротив поляков – другой тевтонский полководец – Лихтенштейн. Впереди – артиллерия, она у тевтонцев на высоте, – а позади – резерв под командованием самого великого магистра Ульриха фон Юнгингена. Солидная сила… А знамен мало! Раза в два меньше, чем у союзных воск. А ведь каждое знамя, хоругвь – это отдельный отряд. Наклонениями хоругвей, собственно, и осуществлялось управление боем – в шуме битвы всякие там инструменты – барабаны да трубы – были слышны плохо.

– Ась? – обернулся Путята. – Ты, Иване, сказал чего-то?