Что же касается остальных трех доказательств этой «преступной связи», то они так же эфемерны. В.Ф.Вяземской, достигшей к этому времени 80 лет, мы совсем не обязаны верить. Она, конечно, была озабочена лишь тем, чтобы снять всякое обвинение с себя (ведь ей Пушкин сказал о дуэли) и с своего дома[453].
Позволим не согласиться - выходит, воспоминаниям семидесятичетырехлетнего «маразматика» Трубецкого мы обязаны верить, как «настоящей записи версии самого Дантеса», а восьмидесятилетней Вяземской - нет? Думается, с учетом последнего замечания Ахматовой, рассказы княгини, записанные П.И.Бартеневым, как раз и отражают «настоящую запись» версии самих друзей поэта. Вот как она выглядела:
Хозяйством и детьми должна была заниматься вторая сестра, Александра Николаевна, ныне Фризенгоф. Пушкин подружился с нею и одно время отношения их были так близки, что внушали беспокойство друзьям. (Это же мне говорил и Соболевский, который полушутя напоминал Пушкину, чтобы он держал себя осторожнее с свояченицей.) Раз Пушкин взял у нее какой-то перстень с бирюзою, которая по суеверным толкам предостерегает от внезапной смерти, носил этот перстень и назад ей отдал. Потом взял у нее цепочку, и уже лежа на смертном одре поручил княгине Вяземской возвратить ей эту цепочку, но непременно без свидетелей. Александра Николаевна ни разу не приходила к умиравшему Пушкину одна, но всегда с сестрою. По кончине Пушкина кн. Вяземская исполнила это поручение его, и прибавила, что он приказал отдать цепочку именно без свидетелей. Та вспыхнула и сказала: «Не понимаю, отчего это![454]
Обратите внимание, Вяземская вовсе не осуждала поведение поэта и Александрины. Она даже подсказывала, что могло способствовать их близости - благодарность за совместное ведение хозяйства - хотя понятно, что это «оправдание» прежде всего унижало Наталью Николаевну, как хозяйку дома. Княгиню просто позабавило смущение Александрины и не более. Что уж тут особенного - возвращение крестика или цепочки! Кстати, и Соболевский не упрекал поэта в безнравственности, а лишь советовал быть осторожнее, то есть напоминал об ответственности, которую на себя брал поэт за будущее Александрины.
А вот как попал крестик к Пушкину - вопрос? Ахматова полагала, что это
может быть объяснено мотивами совершенно особого характера. Ведь Пушкин сказал Александрине (как единственному взрослому человеку в доме), что едет на дуэль; и она не могла не дать крестик; а он оставил этот крестик дома и перед смертью велел ей его вернуть[455].
Как-то театрально получается: этаким Сергием Радонежским при Дмитрии Донском предстает Александрина, член «партии Натальи Николаевны», отправляющая мужа сестры на смертельный поединок. И уж совсем невыразительно смотрится предложение не обсуждать «откровенья няньки»: «тем более что это, несомненно, все тот же крестик, про который пушкинская прислуга могла услышать». Напомним, как эти «откровения» описаны в книге Араповой:
Раз как-то Александра Николаевна заметила пропажу шейного креста, которым она очень дорожила. Всю прислугу поставили на ноги, чтобы его отыскать. Тщетно перешарив комнаты, уже отложили надежду, когда камердинер, постилая на ночь кровать Александра Сергеевича, - это совпало с родами его жены, — нечаянно вытряхнул искомый предмет. Этот случай должен был неминуемо породить много толков, и хотя других данных обвинения няня не могла привести, она с убеждением повторяла мне: - Как вы там ни объясняйте, это ваша воля, а по-моему - грешна была тетенька перед вашей маменькой!.[456]
Как-то отчетливо не совпадает это описание с тем, что происходило в доме умирающего поэта. На ту же мысль наталкивают и временные указания из рассказов Вяземской: «одно время», «Соболевский... напоминал».