Последняя мистификация Пушкина

А как от­кро­вен­но и на­вяз­чи­во Вя­зем­ский стре­мил­ся за­нять ме­сто пер­во­го сви­де­те­ля, по­ве­рен­но­го и ду­ше­при­каз­чи­ка Пуш­ки­на! Так обыч­но по­сту­па­ет че­ло­век, чья со­весть не со­всем чис­та. Ему до­сад­но бы­ло, что не он пер­вым ока­зал­ся у смер­тель­но­го од­ра по­эта. И здесь слу­чай сыг­рал свою про­ви­ден­ци­аль­ную роль. Ме­сто глав­но­го сви­де­те­ля и ду­ше­при­каз­чи­ка за­нял че­ло­век, ко­то­ро­го по­эт сам вы­брал из ближ­не­го кру­га - Петр Алек­сан­д­ро­вич Плет­нев. На­пом­ним, что не­за­дол­го до ги­бе­ли, имен­но, у не­го Пуш­кин «вы­тре­бо­вал обеща­ние, что он на­пи­шет свои ме­муа­ры». За этим че­ло­ве­ком не на­до бы­ло по­сы­лать - он сам явил­ся. Явил­ся по зо­ву серд­ца.

Вспо­ми­ная, как это про­изош­ло, Плет­нев пи­сал П.А.Зу­бо­ву:

Вы, ко­неч­но, не за­бы­ли, что ду­эль его бы­ла в сре­ду. Это день, в ко­то­рый он обык­но­вен­но яв­лял­ся у ме­ня. В ро­ко­вую сре­ду я по ка­ко­му-то пред­чув­ст­вию сам за­ехал за ним, воз­вра­ща­ясь до­мой с Ва­силь­ев­ско­го ост­ро­ва. За ми­ну­ту до ме­ня вне­сли ра­не­но­го. В этот ве­чер ему тя­же­ло бы­ло при­нять ме­ня к се­бе, где он все на се­бе дол­жен был пе­ре­ме­нять и му­чил­ся. Я ос­та­вал­ся у его же­ны[651].

На по­яв­ле­ние Плет­не­ва у Пуш­ки­на ма­ло кто об­ра­ща­ет вни­ма­ние. Ну, за­ез­жал, го­во­рят, что­бы увез­ти по­эта на свой ли­те­ра­тур­ный ве­чер, а то что, имен­но, он был од­ним из пер­вых сви­де­те­лей воз­вра­ще­ния по­эта до­мой, а за­тем и дру­гих со­бы­тий, про­ис­хо­дя­щих в до­ме по­эта, об этом охот­но за­бы­ва­ют.

Плет­нев как бы ук­рыл­ся в те­ни. Ли­те­ра­тор, пе­да­гог, из­да­тель и друг по­эта, че­ло­век, ко­то­ро­му был по­свя­щен «Ев­ге­ний Оне­гин», он не ос­та­вил ни­ка­ких про­стран­ных вос­по­ми­на­ний, хо­тя мог и, как мы зна­ем, обя­зан был на­пи­сать свой рас­сказ о по­след­них го­дах жиз­ни по­эта. И бу­ду­чи че­ст­ным че­ло­ве­ком, он объ­яс­нил при­чи­ну этой не­ре­ши­тель­но­сти, но раз­ве кто-ни­будь го­тов был его ус­лы­шать? 3 де­каб­ря 1847г. Плет­нев пи­сал Гро­ту:

Не от­то­го де­ло пор­тит­ся, что мно­го пло­хих ис­то­ри­ков, а от­то­го, что это са­мое де­ло пре­вы­ша­ет ес­те­ст­вен­ные спо­со­бы на­ши к его не­уко­риз­нен­но­му ис­пол­не­нию. По­доб­ная мысль сжи­ма­ет мое серд­це уже во вто­рой раз в жиз­ни. В пер­вый раз это бы­ло, ко­гда я про­чи­тал из­вест­ную пре­крас­ную ста­тью Жу­ков­ско­го под на­зва­ни­ем «По­след­ние ми­ну­ты Пуш­ки­на». Я был сви­де­тель этих по­след­них ми­нут по­эта. Не­сколь­ко дней они бы­ли в по­ряд­ке и яс­но­сти у ме­ня на серд­це. Ко­гда я про­чи­тал Жу­ков­ско­го, я по­ра­жен был сбив­чи­во­стью и не­точ­но­стью его рас­ска­за. То­гда-то я по­ду­мал в пер­вый раз: так вот что зна­чит на­ша ис­то­рия. Ес­ли бы я вы­ше о се­бе ду­мал, я то­гда же мог бы хоть для се­бя сде­лать пе­ре­ме­ны в этой ста­тье. Но вре­мя уш­ло. У ме­ня са­мо­го по­тем­не­ло и сби­лось в го­ло­ве все, ка­зав­шее­ся ок­реп­шим на­ве­ки.

По­сле та­ко­го рас­су­ж­де­ния ста­но­вит­ся как-то не­лов­ко про­дол­жать соб­ст­вен­ное рас­сле­до­ва­ние ду­эль­ной ис­то­рии. И по­нят­но, по­че­му ис­сле­до­ва­те­ли ста­ра­лись не вспо­ми­нать о Плет­не­ве: ведь кро­ме рас­су­ж­де­ний о не­со­вер­шен­ст­ве че­ло­ве­че­ской при­ро­ды, он под­вер­гал со­мне­нию ста­тью Жу­ков­ско­го - глав­ный ис­точ­ник на­ших се­го­дняш­них пред­став­ле­ний о ду­эли.

Ко­неч­но, Пуш­кин вы­де­лил Плет­не­ва не толь­ко за скром­ность, но и за точ­ность на­блю­де­ний и ува­же­ние к ис­ти­не. Друг по­эта не де­лал умо­зри­тель­ных обоб­ще­ний на ма­нер Вя­зем­ско­го, но его от­дель­ные, ост­рые за­ме­ча­ния рас­кры­ва­ли глу­би­ну пуш­кин­ско­го ми­ро­воззрения с по­ра­зи­тель­ной точ­но­стью:

Пыл­кость его ду­ши в слия­нии с яс­но­стью ума об­ра­зо­ва­ли из не­го это не­обык­но­вен­ное, да­же стран­ное су­ще­ст­во, в ко­то­ром все ка­че­ст­ва при­ня­ли вид край­но­стей[652].

Плет­нев ощу­щал се­бя ча­стью это­го «стран­но­го су­ще­ст­ва». «Я был для не­го всем – и род­ст­вен­ни­ком, и дру­гом, и из­да­те­лем, и кас­си­ром»[653] - пи­сал он в од­ном из пи­сем 1838 го­да. То­гда же Плет­нев объ­я­вил в «Со­вре­мен­ни­ке», что жур­нал го­тов по­ме­щать ма­те­риа­лы для био­гра­фии по­эта, и сам на­пе­ча­тал три ста­тьи, оп­ре­де­лен­но не со­гла­ша­ясь с ми­фо­твор­че­ст­вом Жу­ков­ско­го и Вя­зем­ско­го. Но со­еди­нить в се­бе «край­но­сти» по­эта Плет­не­ву ока­за­лось не под си­лу. Он все вре­мя что-то не до­го­ва­ри­вал. Жи­вой Пуш­кин ус­коль­зал. Дру­гу по­эта хо­те­лось, что­бы чи­та­тель по­чув­ст­во­вал ес­те­ст­вен­ную те­п­ло­ту и обая­ние по­эта, зна­ко­мых ему не по­на­слыш­ке. Плет­нев за­ме­чал:

Оп­ре­де­ляя ха­рак­тер пи­са­те­ля как че­ло­ве­ка по гос­под­ствую­ще­му то­ну и вы­ход­кам ума в его со­чи­не­ни­ях, труд­но за­клю­чить, что Пуш­кин был за­стен­чив и бо­лее мно­гих не­жен в друж­бе[654].