Последняя мистификация Пушкина

Прав­да, ха­рак­тер этих тер­за­ний ме­нял­ся со вре­ме­нем. Сна­ча­ла Дан­зас пе­ре­жи­вал, что не дал Пуш­ки­ну унич­то­жить Дан­те­са. Чув­ст­во мес­ти и оби­ды за дру­га на­столь­ко ов­ла­де­ло им, что он сам хо­тел стре­лять­ся с ка­ва­лер­гар­дом. Но по­эт за­пре­тил мстить за се­бя, к то­му же Дан­зас по­ни­мал, что де­ло ре­шил случай.

Дол­гое вре­мя в за­став­ке не­ко­гда весь­ма по­пу­ляр­ной пе­ре­да­чи «Оче­вид­ное - не­ве­ро­ят­ное» зву­ча­ло пуш­кин­ское чет­ве­ро­сти­шье «О, сколь­ко нам от­кры­тий чуд­ных го­то­вят про­све­ще­нья дух...», по мыс­ли ор­га­ни­за­то­ров, при­зван­ное под­твер­дить си­лу ра­цио­наль­но­го, на­уч­но­го взгля­да на при­ро­ду ве­щей. Си­ла эта бы­ла на­столь­ко ве­ли­ка, что по­зво­ли­ла ав­то­рам пе­ре­да­чи ис­клю­чить из сти­хо­тво­ре­ния за­клю­чи­тель­ную, по ком­по­зи­ции чуть ли не са­мую важ­ную, стро­ку: «И слу­чай, Бог изо­бре­та­тель».

Ко­неч­но, Пуш­кин не мог убить Дан­те­са. Ес­ли бы он при­над­ле­жал толь­ко се­бе, то в мо­мент ос­ле­пи­тель­ной яро­сти, ко­гда пу­ля обожг­ла ему жи­вот, при не­ве­ро­ят­ном же­ла­нии убить про­тив­ни­ка, он не­пре­мен­но сде­лал бы это. Бо­лее то­го, он уже при­вет­ст­во­вал смерть Дан­те­са шо­ки­рую­щим кри­ком «Бра­во»! и бро­шен­ным вверх пис­то­ле­том - жес­том как бы под­чер­ки­ваю­щим тор­же­ст­во спра­вед­ли­во­сти. И в этом по­ры­ве, вы­ло­жив­ший­ся весь, по­эт те­рял соз­на­ние.

Ес­те­ст­вен­но, Вя­зем­ский не мог прой­ти ми­мо столь яр­ко­го сви­де­тель­ст­ва нрав­ст­вен­но­го па­де­ния дру­га. Бо­лее то­го, в пись­ме к ве­ли­ко­му кня­зю он не по­стес­нял­ся до­ба­вить и дру­гую ха­рак­тер­ную под­роб­ность о Пуш­ки­не, ус­лы­шан­ную, ве­ро­ят­но, от са­мо­го Ар­шиа­ка:

При­дя в се­бя, он спро­сил д'Аршиака: «убил я его?» — «Нет, - от­ве­тил тот: - вы его ра­ни­ли». - «Стран­но, - ска­зал Пуш­кин: - я ду­мал, что мне дос­та­вит удо­воль­ст­вие его убить, но я чув­ст­вую те­перь, что нет. Впро­чем, все рав­но. Как толь­ко мы по­пра­вим­ся, сно­ва нач­нем»[640].

Вя­зем­ско­му как ра­цио­налисту хо­те­лось под­черк­нуть, что по­эт не управ­лял со­бой, и все его дей­ст­вия носили нече­ло­ве­че­ский, бессмысленный характер. Но Пуш­кин и не при­над­ле­жал се­бе. Он при­зна­вал си­лу Про­ви­де­ния, а, зна­чит, пред­став­лял со­бой со­еди­не­ние ре­аль­ной лич­но­сти и не­ви­ди­мо­го, та­ин­ст­вен­но­го су­ще­ст­ва, ис­пол­нен­но­го Про­мыс­лом Божь­им. Про­ще бы­ло бы на­звать его хри­стиа­ни­ном, ес­ли бы это сло­во не по­те­ря­ло сво­ей все­объ­ем­лю­щей си­лы в кон­фес­сио­наль­ных спо­рах и ин­тел­лек­ту­аль­ных пе­ре­су­дах. Ес­ли плоть по­эта и жа­ж­да­ла мес­ти, то ду­ша его ис­ка­ла ис­ти­ны, а зна­чит, не по­зво­ли­ла бы убить Дан­те­са. Вер­но и об­рат­ное ут­вер­жде­ние - сам факт «чу­дес­но­го» спа­се­ния ка­ва­лер­гар­да сви­де­тель­ст­во­вал о ду­хов­ной жиз­ни по­эта. На мгно­ве­ние по­этом ов­ла­де­ло же­ла­ние убить ка­ва­лер­гар­да, но Гос­подь не по­пус­тил это­го.

Да­же Со­фья Ка­рам­зи­на, склон­ная к пси­хо­ло­ги­че­ским уточ­не­ни­ям, в пись­ме к бра­ту не ста­ла по­вто­рять все сло­ва кня­зя, по­ни­мая их ан­ти­пуш­кин­ский ха­рак­тер, и ог­ра­ни­чи­лась фи­наль­ной фра­зой:

То­гда Пуш­кин под­бро­сил свой пис­то­лет в воз­дух с воз­гла­сом: «бра­во!» За­тем, ви­дя, что Дан­тес под­нял­ся и по­шел, он ска­зал: «А! зна­чит по­еди­нок наш не окон­чен!» Он был окон­чен, но Пуш­кин был убе­ж­ден, что ра­нен толь­ко в бед­ро[641].

Се­кун­дан­ты со­шлись на том, что «ра­на Пуш­ки­на бы­ла слиш­ком опас­на для про­дол­же­ния де­ла - и оно окон­чи­лось». К то­му же бы­ст­ро тем­не­ло. Ам­мо­сов со слов се­кун­дан­та по­эта пи­сал:

Дан­зас с д'Аршиаком по­до­зва­ли из­воз­чи­ков и с по­мо­щью их ра­зо­бра­ли на­хо­див­ший­ся там из тон­ких жер­дей за­бор, ко­то­рый ме­шал са­ням подъ­е­хать к то­му мес­ту, где ле­жал ра­не­ный Пуш­кин. Об­щи­ми си­ла­ми уса­див его бе­реж­но в са­ни, Дан­зас при­ка­зал из­воз­чи­ку ехать ша­гом, а сам по­шел пеш­ком под­ле са­ней, вме­сте с д'Аршиаком; ра­не­ный Дан­тес ехал в сво­их са­нях за ни­ми.

У Ко­мен­дант­ской да­чи они на­шли ка­ре­ту, при­слан­ную на вся­кий слу­чай ба­ро­ном Гек­кер­ном, от­цом. Дан­тес и д'Аршиак пред­ло­жи­ли Дан­за­су от­вез­ти в ней в го­род ра­не­но­го по­эта. Дан­зас при­нял это пред­ло­же­ние, но от­ка­зал­ся от дру­го­го, сде­лан­но­го ему в то же вре­мя Дан­те­сом пред­ло­же­ния скрыть уча­стие его в ду­эли.

Не ска­зав, что ка­ре­та бы­ла ба­ро­на Гек­кер­на, Дан­зас по­са­дил в нее Пуш­ки­на и, сев с ним ря­дом, по­ехал в го­род. Во вре­мя до­ро­ги Пуш­кин дер­жал­ся до­воль­но твер­до; но, чув­ст­вуя по вре­ме­нам силь­ную боль, он на­чал по­доз­ре­вать опас­ность сво­ей ра­ны.