Тогда действительно я подал ему пистолет, в обмен того, который был у него в руке и ствол которого набился снегом, при падении раненого[631].
Замена пистолетов - обстоятельство в дуэли самое щекотливое, хотя и оговоренное правилами. И это не какая-нибудь мелочь, недостойная внимания - здесь особенно важно запомнить, кто попросил о замене. Аршиак утверждал, что это был Пушкин. Данзас - что сделал сам. Казалось бы, какая разница - попросил поэт или его секундант? Разницы, действительно, нет. Но рассогласование мнений по столь важному вопросу настораживает. Создается впечатление, что между секундантами произошло недоразумение. Данзас, находясь под арестом и не имея возможности для личной встречи, через Вяземского как бы выговаривает Аршиаку:
Но я не могу оставить без возражения замечание г. д'Аршиака, будто бы он имел право оспаривать обмен пистолета и был удержан в том знаком Геккерна (Дантеса). Обмен пистолета не мог подать повода, во время поединка, ни к какому спору. По условию каждый из противников имел право выстрелить; пистолеты были с пистонами, следовательно, осечки быть не могло; снег, набившийся в дуло пистолета Александра Сергеевича, усилил бы только удар выстрела, а не отвратил бы его[632].
Последняя фраза особенно настораживает. Что же получается - Данзас действовал в ущерб Пушкину? Ведь противник не требовал замены пистолета, а ответный выстрел, по мнению самого секунданта, был бы вполне законным и более эффективным? Тут уж никакая пуговица не помогла бы. Почему же секундант поэта поспешил заменить оружие?
Чтобы ответить на этот вопрос, вернемся к пуговице Дантеса, «которою панталоны держались на подтяжке против ложки». Даже если оговориться, что Жуковский вновь ошибся, и пулю остановила не бельевая гарнитура, а латунная пуговица двубортного гвардейского мундира, то все равно объяснение чудесного спасения кавалергарда выглядит мало убедительным.
В начале семидесятых, при изучении обстоятельств гибели Лермонтова, была проведена экспертиза эрмитажных пистолетов системы Кухенройтеров, аналогичных тем, которые использовались в поединке. Экспертиза установила:
Пробивная способность этих пистолетов, как гладкоствольных, так и нарезных, оказалась весьма значительной и лишь немного уступала пистолету ТТ образца 1933 года»[633].
При этом сообщалось, что пуля из ТТ пробивала насквозь на расстоянии 25 метров пакет из шести-восьми сухих сосновых 25-мм досок. Мартынов же стрелял с расстояния в 16 метров, и пуля пробила Лермонтову грудную клетку, прошла навылет от одного бока до другого и прошила плечо.
Пушкин стрелял с расстояния вдвое меньше. Очевидно, что современное оружие, только что привезенное Барантом из Франции - пистонные пистолеты Ульбриха - при нормальном использовании не могли произвести столь невыразительное действие, описанное в рапорте лейб-гвардии конной артиллерии штаб-лекаря Стефановича:
Поручик барон Геккерн имеет пулевую проницающую рану на правой руке ниже локтевого сустава на четыре поперечных перста; вход и выход пули в небольшом... расстоянии. Обе раны находятся в сгибающих персты мышцах, окружающих лучевую кость... Раны простые, чистые, без повреждения костей и больших кровеносных сосудов. Больной... кроме боли в раненом месте жалуется также на боль в правой верхней части брюха, где вылетевшая пуля причинила контузию... хотя наружных знаков контузии не заметно... Вообще же он кажется в хорошем и надежном к выздоровлению состоянии[634].
Что же произошло? Пуля пробила правое предплечье Дантеса, поскольку после команды поэта, он повернулся к противнику правым боком, прикрыв грудь согнутой в локте рукой, затем резко потеряла скорость, отчего лишь ударилась о нижний край реберной дуги, не причинив никакого вреда, кроме легкого ушиба. А должна была, пробив мягкие ткани предплечья и ребро, нанести Дантесу тяжелое, если не смертельное ранение!
Столь же странным образом действовала и пуля Дантеса. Попав в низ живота поэта, она не прошла навылет, а, ударившись о крыло подвздошной кости, заскользила по его вогнутой поверхности и, в конце концов, застряла в крестце. Надо же - пуля заскользила!