«Смерть - примиритель» - писал Тургенев?! И сам тут же добавлял – «тесновато...». От чего же тесновато? Конечно, растерянность, если не сказать больше - паника. Весь генералитет собрался у гроба поэта. К чему бы это? Вероятно, потому что государь оказал благодеяния семье Пушкина. Но зачем столько торжественности, церемонности? Разве не понятно, что произошла семейная трагедия, драма ревности - сугубо частное событие? В том то и дело, что многие в это не верили и хотели понять, что происходит на самом деле.
Еще более непонятно было, как царь организовал похороны Пушкина?! Тургенев записал в дневнике от 2 февраля:
Жуковский приехал ко мне с известием, что государь назначает меня провожать тело Пушкина до последнего жилища его. Мы толковали о прекрасном поступке государя в отношении к Пушкину и к Карамзину[730].
О «прекрасном» поступке государя уже говорилось, но почему друзья так охотно согласились с почти тайным захоронением поэта? Иначе как смущением это объяснить невозможно! Читая хронику Тургенева, начинаешь понимать степень их растерянности:
Встретил Даршиака, который едет в 8 часов вечера, послал к нему еще письмо к брату ...У князя Вяземского написал письмо к графу Строганову, обедал у Путятиных и заказал отыскать кибитку. Встретил князя Голицына, и в сенях у князя Кочубей прочел ему письмо и сказал слышанное: что не в мундире положен, якобы по моему или князя Вяземского совету? Жуковский сказал государю, что по желанию жены. Был в другой раз, до обеда у графа Строганова, отдал письмо, и мы условились о дне отъезда. Государю угодно чтобы завтра в ночь. Я сказал, что поеду на свой счет и с особой подорожной. ...К Жуковскому: там Спасский прочел мне записку свою о последних минутах Пушкина. Отзыв графа Б<енкендорфа?> Гречу о Пушкине. ...Куда еду — еще не знаю. Заколотили Пушкина в ящик. Вяземский положил с ним свою перчатку. Не поехал к нему, для жены[731].
По городу поползли слухи. Начались пересуды - состязание нелепостей, на первый взгляд, бессмысленных. Но как фрагменты всякой разбросанной мозаики, вместе они составляли живую картину тех дней - куда более полную, чем та, что спустя годы возникла из воспоминаний современников.
Девица М.К.Мердер – далеко не новичок в светской жизни (ей шел двадцать второй год) - с детской непосредственностью обозревала все, что происходило вокруг нее:
28-го января 1837 г. Четверг… Вот к чему привела женитьба барона Дантеса! Раз дуэли было суждено состояться, то уж не проще ли было покончить с мужем прежде, чем обвенчаться с сестрою его жены?[732]
Так она задавала невинный и вместе с тем весьма справедливый вопрос и сама же отвечала на него:
В моем распоряжении две версии. Тетя рассказывает одно, бабушка совсем другое - последнее мне милее. У бабушки Дантес-де-Геккерн является «галантным рыцарем». Если верить тете — «это - грубая личность».
Мердер разбирала самые пикантные новости:
Говорят, будто со дня свадьбы, даже ранее венчания, Пушкина преследовали анонимные письма. Одно из них он не в силах был переварить: под изображением рогов стояло множество имен обманутых мужей, выражавших свое восхищение по поводу того, что общей их участи не избежал человек, пользующийся репутациею далеко не добродушного, которому случается даже и поколачивать жену[733].
Рассуждая о финальном эпизоде поединка, она с удивлением заметила:
Возможно ли, имея простреленные внутренности, найти в себе достаточно силы, чтобы стрелять?
И самокритично добавила:
Бал...ин, очевидно, прав, говоря, что все женщины отдают предпочтение бездельникам: Дантес мне симпатичнее Пушкина... Матушка послала камердинера узнать, жив ли А.С.Пушкин[734].
В эти дни многие следили за состоянием поэта. М.Неверов писал 28 января С.П.Шевыреву в Москву: