Мы так никогда и не узнали, на чем было основано это предположение... Только неожиданный случай дал ему впоследствии некоторую долю вероятности. Но так как на этот счет не существует никаких юридических доказательств, ни даже положительных оснований, то это предположение надо отдать на суд божий, а не людской[739].
Как видим, не отдал! Но и помимо князя нашлось немало охотников подменить Провидение игрой воображения. А.Ф. Воейков писал А.Я. Стороженко 4 февраля в Варшаву:
Причиною ссоры между творцом «Онегина» и творцом пакостей была, как говорят, ревность ...одна дама, влюбленная в Дантеса, стала писать к Пушкину письма anonymes, в коих то предупреждала его, то насмехалась над ним, то уведомляла, что он принят в действительные члены Общества рогоносцев. Жена Пушкина кокетствовала с ним и тем еще больше разжигала ревность мужа, в жилах которого кипела африканская кровь деда его Ганнибала. Однажды, встретив его у своей жены, Пушкин грозно спросил: зачем он так часто ездит к нему? Тот, не собравшись с духом, отвечал, что влюблен в сестру жены его. «Так женитесь же на ней!» возразил Пушкин. И тотчас же их обручили. 9 января нынешнего года была объявлена свадьба, а 27, как уверяют, он опять нашел в гостях у своей жены Дантеса и вызвал его на поединок[740].
Ревность, африканская страсть, появления загадочной дамы, встречи Дантеса и Натальи Николаевны в доме Пушкина - все это очень напоминает воспоминания Соллогуба. То, что Воейков черпал свои сведения не от Вяземского и Жуковского, своего ближайшего родственника, видно из сообщения, которое явно расходится с желанием друзей «облагообразить» кончину поэта: «Пушкин уже сам потребовал священника и приобщился св. тайн прежде, чем получил всемилостивейший рескрипт государев». Желчный и неуживчивый Воейков замечает и другую малоизвестную, но довольно важную, подробность, о которой еще пойдет речь:
Два сына его взяты в пажи, дочери в один из женских институтов; в указе камер-юнкер Пушкин наименован камергером.
Большинство людей, едва соприкасавшихся с пушкинским окружением, получали оттуда отрывочные, зачастую противоречивые, сведения. Попытка объединить их, связать в единое целое, неизбежно приводила к появлению новых фантастических версий катастрофы, не лишенных внутренней логики, но далеких от реальности. Так, спустя почти две недели после трагедии, наслушавшись всякого о поэте, писатель-сибиряк И.Т.Калашников писал П.А.Словцову в Тобольск:
В течение двух прошедших недель здесь все говорило, спорило, шумело о смерти Пушкина. ...Дантес волочился за женою Пушкина. ...Как бы ни было, но Пушкин начал получать безымянные письма, где, предостерегая его насчет жены, злобно над ним насмехались. Наконец он выведен из терпения; едет к Дантесу; спрашивает его о причине частых посещений его дома; этот отвечает, что он имеет виды на сестру его жены; Пушкин ловит его за это слово; Дантес женится; но злоба и злословие не умолкает. Говорят, на бале графа Воронцова барон Геккерн позволил себе вслух сказать какую-то насмешку (о рогах); Пушкин вышел из себя и послал к нему громовый ответ, где, сказывают, назвал его, за то, что участвовал в интриге своего сына (усыновленного) и уговаривал жену Пушкина, назвал... само собою разумеется, как. Тогда завязалась дуэль.
Здесь все поначалу согласуется с мнением ближайших друзей Пушкина, например, Вяземского. Но вот описание бала у Воронцова уже принимает вольный характер, а последующее уточнение о соборовании поэта возвращает к Воейкову:
В ту же ночь он послал за священником, исповедался, приобщился, простил всех своих врагов, в том числе и убийцу - итак он примирился с Иисусом!.. которого некогда оскорблял жестоко.
Видимо, аукнулась «Гавриилиада»!
Достигая провинции, слухи о кончине поэта, и вовсе принимали характер небылицы. 12 февраля саратовский гимназист А.И.Артемьев записал в своем дневнике: