- Дуэль учинена мною ... причина же побудившая меня вызвать его (Пушкина - А.Л,) на оную следующая: в Ноябре м-це 1836 года получил я словесной и без причинной Камергера Пушкина вызов на дуель, которой мною был принят; спустя некоторое время Камергер Пушкин без всякого со мною объяснения словесно просил Нидерландского посланника Барона Д.Геккерена передать мне, что вызов свой он уничтожает, на что я не мог согласиться потому, что приняв без причинной вызов его на дуэль полагал, что честь моя не позволяет мне отозваться от данного ему мною слова; тогда Камергер Пушкин по требованию моему назначенному с моей стороны Секунданту находящемуся при Французском посольстве Гр. Д.Аршиаку дал письмо в коем объяснял, что он ошибся в поведении моем и что он более еще находит оное благородным и вовсе не оскорбительным для его чести, что соглашался повторить и словесно, с того дня я не имел с ним никаких сношений кроме учтивостей. Генваря 26-го Нидерландский посланник Барон Геккерен получил от Камергера Пушкина оскорбительное письмо касающееся до моей чести, которое якобы он не адресовал на мое имя единственно потому, что щитаит меня подлецом и слишком ниским. Все сие может подтвердиться письмами находящимися у Его Императорского Величества[743].
Из расплывчатого монолога Дантеса видно, что Геккерны решили прибегнуть к тактике, уже оправдавшей себя в ноябре: не говоря лишнего, представляясь наивными и обескураженными, они как будто добровольно отдавали инициативу в руки противника, в данном случае, судьям, ожидания с их стороны опрометчивых поступков. Отступали Геккерны не беспорядочно, а за спины авторитетных и влиятельных лиц. Даже имя царя, упомянутое к месту, создавало впечатление об их особом отношении с властью.
На последний вопрос - знал ли кто еще о дуэли между ним и Пушкиным – Дантес неожиданно «вспомнил» о Вяземском:
- К сему присовокупляю что реляция всего учиненнаго нами дуэля вручена вышеупомянутым секундантом моим при отъезде его из С. Питербурга камергеру князю Вяземскому, которой до получения оной о имеющей быть между нами дуэли ничего не знал.
С какою целью Дантес произнес имя Вяземского, если тот, по его же словам, никакого отношения к дуэли не имел? Зато ближайший друг поэта мог подтвердить, что поведение Дантеса не выходило за рамки приличия. Была ли у них об этом предварительная договоренность - страшно даже подумать?! И все же Вяземский поступил так, как этого хотели Геккеры.
8-го февраля князя вызвали в суд и задали прямой вопрос:
- Неизвестно ли вам за что именно произошла между камергером Пушкиным и поручиком борономъ Д. Геккореном ссора?
И попросили объяснить всё как можно подробнее.
Вяземский понес околесицу, что реляции, о которой говорил Дантес, у него нет, а есть известное письмо Аршиака «с изложением случившегося» (что, одно и то же – А.Л.). Объяснил, как и с какой целью оно попало к нему в руки. А вот на вопрос, способный прояснить существо дела, ответил с поразительной для него скромностью:
- Не слыхал я никогда ни от Александра Сергеевича Пушкина, ни от барона Геккерна о причинах имевших последствием cиe несчастное происшествие…
Вот и всё. Умыл руки. Надо ли говорить, в каком виде предстал вызов поэта после заявления Вяземского - ведь в уголовных делах немотивированная агрессия всегда рассматривалась как тяжкое преступление! И ни одного слова в защиту друга! Ни тебе упоминания об анонимке, ни одного упрека кавалергарда в нескромном поведении - ничего такого, что хоть как-то оправдало бы поведение Пушкина?!
Защищать поэта пришлось Данзасу, но его показания не имели особой ценности, поскольку участие подполковника в деле было кратковременным и явно случайным. Заметим, Провидение распорядилось так, чтобы Вяземский не застал последней минуты жизни поэта: в момент агонии друга князь «отлучился по делам департамента». Потом, как бы наверстывая упущенное, он театрально падал у гроба Пушкина и, наконец, придумал положить в гроб перчатку, чем привлек к себе внимание и вызывал разговоры о масонском характере своего поступка - лишний повод говорить о существовании тайной русской партии! Во время суда Вяземский, похоже, тоже стремился «по делам департамента», поскольку всю оставшуюся жизнь изображал ритуальное раскаяние при каждом упоминании имени поэта?!