Последняя мистификация Пушкина

Про­во­див Жу­ков­ско­го, Пуш­кин при­нял­ся пи­сать в выс­шей сте­пе­ни за­га­доч­ный до­ку­мент - пись­мо ми­ни­ст­ру фи­нан­сов Кан­кри­ну. При­ве­дем его со­дер­жа­тель­ную часть пол­но­стью, по­сколь­ку тут важ­но уло­вить дух по­сла­ния, а не от­дель­ные мыс­ли:

«Ми­ло­сти­вый го­су­дарь граф Егор Фран­цо­вич. (...) По рас­по­ря­же­ни­ям, из­вест­ным в ми­ни­стер­ст­ве ва­ше­го сия­тель­ст­ва, я со­стою дол­жен каз­не (без за­ло­га) 45000 руб., из ко­их 25000 долж­ны мною быть уп­ла­че­ны в те­че­ние пя­ти лет. Ны­не, же­лая уп­ла­тить мой долг спол­на и не­мед­лен­но, на­хо­жу в том од­но пре­пят­ст­вие, ко­то­рое лег­ко быть мо­жет от­стра­не­но, но толь­ко Ва­ми. Я имею 220 душ в Ни­же­го­род­ской гу­бер­нии, из ко­их 200 за­ло­же­ны в 40000. По рас­по­ря­же­нию от­ца мое­го, по­жа­ло­вав­ше­го мне сие име­ние, я не имею пра­ва про­да­вать их при его жиз­ни, хо­тя и мо­гу их за­кла­ды­вать как в каз­ну, так и в ча­ст­ные ру­ки. Но каз­на име­ет пра­во взы­ски­вать, что ей сле­ду­ет, не­смот­ря ни на ка­кие ча­ст­ные рас­по­ря­же­ния, ес­ли толь­ко оные вы­со­чай­ше не ут­вер­жде­ны. В уп­ла­ту озна­чен­ных 45 000 ос­ме­ли­ва­юсь пре­дос­та­вить сие име­ние, ко­то­рое вер­но то­го сто­ит, а ве­ро­ят­но, и бо­лее. Ос­ме­ли­ва­юсь ут­ру­дить Ва­ше сия­тель­ст­во еще од­ною, важ­ною для ме­ня прось­бою. Так как это де­ло весь­ма ма­ло­зна­чу­ще и мо­жет вой­ти в круг обык­но­вен­но­го дей­ст­вия, то убе­ди­тель­ней­ше про­шу ва­ше сия­тель­ст­во не до­во­дить оно­го до све­де­ния го­су­да­ря им­пе­ра­то­ра, ко­то­рый, ве­ро­ят­но, по сво­ему ве­ли­ко­ду­шию, не за­хо­чет та­ко­вой уп­ла­ты (хо­тя оная мне во­все не тя­го­ст­на), а мо­жет быть, и при­ка­жет про­стить мне мой долг, что по­ста­ви­ло бы ме­ня в весь­ма тя­же­лое и за­труд­ни­тель­ное по­ло­же­ние: ибо я в та­ком слу­чае был бы при­ну­ж­ден от­ка­зать­ся от цар­ской ми­ло­сти, что и мо­жет по­ка­зать­ся не­при­лич­ным, на­прас­ной хва­ст­ли­во­стию и да­же не­бла­го­дар­но­стию»[63].

На пер­вый взгляд ни­че­го за­га­доч­но­го в этом до­ку­мен­те нет: ма­те­ри­аль­ные за­труд­не­ния Пуш­ки­на из­вест­ны, его же­ла­ние рас­счи­тать­ся с пра­ви­тель­ст­вом по­нят­но. Связь ме­ж­ду ано­ним­кой и пись­мом оче­вид­на и все­ми при­зна­на. Раз­го­вор с Жу­ков­ским мог под­толк­нуть по­эта к са­мым ра­ди­каль­ным ре­ше­ни­ям. Но тем­ны и пу­та­ны вы­во­ды, ко­то­рые при этом де­ла­ют­ся, буд­то

у по­эта воз­ник­ло опа­се­ние, что по­яв­ле­ние ано­ним­ных пи­сем при­ве­дет к рас­про­стра­не­нию слу­хов о свя­зи ца­ря с его же­ной[64].

Ка­ким об­ра­зом уп­ла­та дол­га мог­ла по­ме­шать при­тя­за­нию ца­ря на же­ну по­эта и уж тем бо­лее пре­дот­вра­тить слу­хи? Не­по­нят­но. Об­ра­ще­ни­ем к со­вес­ти ца­ря? Но за­чем то­гда скры­вать от не­го это об­ра­ще­ние?

На­сто­ра­жи­ва­ет и то об­стоя­тель­ст­во, что по­эт пред­ла­гал по­крыть свой долг каз­не, про­тив во­ли от­ца, пу­тем про­да­жи сель­ца Кис­те­не­ва, ра­нее от­пи­сан­но­го им се­ст­ре и ча­стью при­над­ле­жа­ще­го бра­ту[65], и де­лал это весь­ма ин­три­гую­щим об­ра­зом. Оп­ре­де­лив свое де­ло, как ма­ло­зна­ча­щее - это со­рок пять ты­сяч! - к то­му же еще и не тя­го­ст­ное, Пуш­кин ого­во­рил ус­ло­вие не со­об­щать о нем ца­рю. Что это - на­ив­ность, иро­ния или тон­ко про­ду­ман­ный ход? Ведь не ду­мал же Пуш­кин, что ми­нистр, дей­ст­ви­тель­но, обой­дет ца­ря? А ес­ли бы обо­шел, ес­ли бы де­ло дош­ло до про­да­жи сель­ца, то вы­яс­ни­лась, что сдел­ка со­мни­тель­на, что у сель­ца есть дру­гие хо­зяе­ва, и по­эту при­шлось бы оп­рав­ды­вать­ся, объ­яс­нять смысл сво­его об­ра­ще­ния к пра­ви­тель­ст­ву. Не­у­же­ли он на­ме­рен­но ста­вил се­бя в не­удоб­ное по­ло­же­ние? И все ра­ди при­зрач­ной на­де­ж­ды, что царь оставит в по­кое На­та­лью Ни­ко­ла­ев­ну? Ина­че, как «ак­том от­чая­ния»[66], та­кое по­веде­ние трудно на­звать.

Но, ду­ма­ет­ся, не в от­чая­нии, а впол­не осоз­на­но Пуш­кин на­по­ми­нал пра­ви­тель­ст­ву и о сво­ем бед­ст­вен­ном по­ло­же­нии, и о том, что ра­бо­тать над «Ис­то­ри­ей Пет­ра» в соз­дав­ших­ся ус­ло­ви­ях он не смо­жет. Соб­ст­вен­но, это бы­ло про­дол­же­ни­ем до­воль­но дав­ней ис­то­рии.

На­ча­лась она в кон­це 1833 го­да, ко­гда царь на­ду­мал сде­лать по­эта ка­мер-юн­ке­ром сво­его дво­ра. На­до ли го­во­рить, что и в этом ус­мот­ре­ли стрем­ле­ние Ни­ко­лая I при­бли­зить к се­бе же­ну по­эта. Еще бы - сам Пуш­кин пи­сал в дневнике:

дво­ру хо­те­лось, что­бы На­та­лья Ни­ко­ла­ев­на тан­це­ва­ла в Анич­ко­ве[67]!

Прав­да, у по­эта эта мысль име­ла про­дол­же­ние. Но оно бы­ло ос­то­рож­но спря­та­но в тень, оку­та­но ино­ска­за­тель­ной фор­мой, а по­то­му его не за­ме­ти­ли, а вер­нее не свя­за­ли с из­вест­ным вы­ска­зы­ва­ни­ем. Да и что тут свя­зы­вать:

а по мне хоть в ка­мер-па­жи, толь­ко б не за­ста­ви­ли ме­ня учить­ся фран­цуз­ским во­ка­бу­лам и ариф­ме­ти­ке»![68]