Последняя мистификация Пушкина

До сих пор я жил толь­ко сво­им тру­дом. Мой по­сто­ян­ный до­ход — это жа­ло­ва­нье, ко­то­рое го­су­дарь со­из­во­лил мне на­зна­чить. В ра­бо­те ра­ди хле­ба на­сущ­но­го, ко­неч­но, нет ни­че­го для ме­ня уни­зи­тель­но­го; но, при­вык­нув к не­за­ви­си­мо­сти, я со­вер­шен­но не умею пи­сать ра­ди де­нег; и од­на мысль об этом при­во­дит ме­ня в пол­ное без­дей­ст­вие. Жизнь в Пе­тер­бур­ге ужа­саю­ще до­ро­га… Ны­не я по­став­лен в не­об­хо­ди­мость по­кон­чить с рас­хо­да­ми, ко­то­рые во­вле­ка­ют ме­ня в дол­ги и го­то­вят мне в бу­ду­щем толь­ко бес­по­кой­ст­во и хло­по­ты, а мо­жет быть — ни­ще­ту и от­чая­ние. Три или че­ты­ре го­да уе­ди­нен­ной жиз­ни в де­рев­не сно­ва да­дут мне воз­мож­ность по воз­вра­ще­нии в Пе­тер­бург во­зоб­но­вить за­ня­тия, ко­то­ры­ми я по­ка еще обя­зан ми­ло­стям его ве­ли­че­ст­ва. Я был осы­пан бла­го­дея­ния­ми го­су­да­ря, я был бы в от­ча­я­нье, ес­ли бы его ве­ли­че­ст­во за­по­доз­рил в мо­ем же­ла­нии уда­лить­ся из Пе­тер­бур­га ка­кое-ли­бо дру­гое по­бу­ж­де­ние, кро­ме со­вер­шен­ной не­об­ходимости.[73]

Пуш­ки­ну ка­за­лось, что та­кое при­зна­ние ос­ла­бит бди­тель­ность вла­сти, и она хо­тя бы на вре­мя ос­та­вит его в по­кое. Но Ни­ко­лай I по­нял ди­пло­ма­ти­ческую иг­ру по­эта, его стрем­ле­ние со­хра­нить твор­че­скую не­за­ви­си­мость. И как не по­нять - про­шел оче­ред­ной год, а ре­зуль­та­ты пуш­кин­ской ра­бо­ты попреж­не­му не бы­ли вид­ны?! По-хо­ро­ше­му сле­до­ва­ло от­пус­тить по­эта во­своя­си, но Ни­ко­лаю, столь гор­див­ше­му­ся зна­ни­ем лю­дей, обид­но бы­ло те­рять кон­троль над по­этом. Тут речь шла уже не столь­ко о по­ли­ти­ке, сколь­ко о борь­бе са­мо­лю­бий. Раз Пуш­кин го­во­рит, что ему не хва­та­ет де­нег, то, по­жа­луй­ста - ему да­ли сна­ча­ла не­боль­шую, а по­том и бо­лее со­лид­ную по­дач­ку, о чем он пи­сал Кан­кри­ну 5 сен­тяб­ря 1835 го­да:

Вслед­ст­вие до­маш­них об­стоя­тельств при­ну­ж­ден я был про­сить­ся в от­став­ку, да­бы ехать в де­рев­ню на не­сколь­ко лет. Го­су­дарь им­пе­ра­тор весь­ма ми­ло­сти­во из­во­лил ска­зать, что он не хо­чет от­ры­вать ме­ня от мо­их ис­то­ри­че­ских тру­дов, и при­ка­зал вы­дать мне 10000 руб­лей как вспо­мо­же­ние. Этой сум­мы не­дос­та­точ­но бы­ло для по­прав­ле­ния мое­го со­стоя­ния. Ос­та­ва­ясь в Пе­тер­бур­ге, я дол­жен был или час от ча­су бо­лее за­пу­ты­вать мои де­ла, или при­бе­гать к вспо­мо­же­ни­ям и к ми­ло­стям, сред­ст­ву, к ко­то­ро­му я не при­вык, ибо до сих пор был я, сла­ва Бо­гу, не­за­ви­сим и жил свои­ми тру­да­ми. Итак, ос­ме­лил­ся я про­сить его ве­ли­че­ст­во о двух ми­ло­стях: 1) о вы­да­че мне, вме­сто вспо­мо­же­ния, взай­мы 30000 руб­лей, нуж­ных мне в об­рез, для уп­ла­ты не­об­хо­ди­мой; 2) о удер­жа­нии мое­го жа­ло­ва­ния до уп­ла­ты сей сум­мы. Го­су­да­рю угод­но бы­ло со­гла­сить­ся на то и на дру­гое[74].

Так что Кан­крин, чи­тая пуш­кин­ское по­сла­ние от 6 но­яб­ря 1836 го­да, знал, что сто­ит за по­же­ла­ни­ем по­эта уп­ла­тить долг спол­на и не­мед­лен­но и прось­бой «не «до­во­дить оно­го до све­де­ния го­су­да­ря им­пе­ра­то­ра», и по­че­му по­эт спе­ци­аль­но ого­ва­ри­вал, что ес­ли царь по­пы­та­ет­ся ока­зать ему оче­ред­ную «милость», то он вы­ну­ж­ден бу­дет от нее от­ка­зать­ся. Пуш­кин го­то­вил но­вую от­став­ку, да­вая по­нять Ни­ко­лаю, что де­ло во­все не в ма­те­ри­аль­ных за­труд­не­ниях, вер­нее не толь­ко в них, а в том, что Блок на­звал «от­сут­ст­ви­ем воз­ду­ха» или по-пуш­кин­ски - «по­коя и во­ли». Итог этой ис­то­рии под­вел Жу­ков­ский в прон­зи­тель­ном по то­ну и яс­ном по су­ще­ст­ву по­сла­нии к Бен­кен­дор­фу:

Но по­ду­май­те са­ми, ка­ко­во бы­ло бы вам, ко­гда бы вы в зре­лых ле­тах бы­ли об­ре­ме­не­ны та­кою се­тью, ви­де­ли ка­ж­дый шаг ваш ис­тол­ко­ван­ным пре­ду­бе­ж­де­ни­ем… Пуш­кин хо­тел по­ехать в де­рев­ню на жи­тье, что­бы за­нять­ся на по­кое ли­те­ра­ту­рой, ему бы­ло в том от­ка­за­но под тем ви­дом, что он слу­жил, а дей­ст­ви­тель­но по­то­му, что не ве­ри­ли. Но в чем же бы­ла его служ­ба? В том един­ст­вен­но, что он был при­чис­лен к ино­стран­ной кол­ле­гии. Ка­кое мог­ло быть ему де­ло до ино­стран­ной кол­ле­гии? Его служ­ба бы­ла его пе­ро, его «Петр Ве­ли­кий», его по­эмы, его про­из­ве­де­ния, кои­ми бы оз­на­ме­но­ва­лось ны­неш­нее слав­ное вре­мя? Для та­кой служ­бы нуж­но сво­бод­ное уе­ди­не­ние[75].

Друг по­эта был не со­всем прав, об­ру­шив всю тя­жесть об­ви­не­ний на ше­фа жан­дар­мов. Еще за год до тра­ги­че­ской раз­вяз­ки Бен­кен­дорф пред­ла­гал ца­рю от­ка­зать­ся от ус­луг яв­но не­управ­ляе­мо­го по­эта, за­ме­нив его по­слуш­ным По­ле­вым, но по­лу­чил ка­те­го­ри­че­ское «на­по­ми­на­ние»:

Ис­то­рию Пет­ра Ве­ли­ко­го пи­шет уже Пуш­кин…[76].

Ни­ко­лай I вел с по­этом свою иг­ру. Тот, кто пи­сал ано­ним­ку, без­ус­лов­но, знал, что, на­зна­чая Пуш­ки­на на пост «ис­то­рио­гра­фа ор­де­на ро­го­нос­цев», он ка­са­ет­ся ку­да бо­лее важ­ной и бо­лез­нен­ной для ху­дож­ни­ка те­мы, чем пер­спек­ти­ва ока­зать­ся в спи­ске об­ма­ну­тых му­жей.