Последняя поэма

Лабонно сидела, опустив голову, и ничего не отвечала.

— Мне кажется, ты даже не обратила внимания на мои слова, — сказал Омито.

Лабонно проговорила, не поднимая глаз:

— Когда я слушаю твои речи, Мита, мне делается страшно.

— Чего же ты боишься?

— Я не могу понять, чего ты хочешь от меня и что я могу дать тебе.

— Твой дар тем и ценен, что ты даешь, не размышляя.

— Когда ты сказал, что маши-ма дала согласие, меня охватил непреодолимый страх оказаться в плену, в ловушке.

— Ты и попадешь ко мне в плен!

— Мита, ты гораздо умнее меня, и вкус у тебя тоньше. Если я пойду одной дорогой с тобой, настанет время, когда я отстану от тебя, и ты не обернешься и не позовешь меня. Я не буду тогда винить тебя. Нет, не говори ничего, прежде выслушай! Я умоляю тебя, откажись от женитьбы. Если развязывать узел после свадьбы, он только туже затянется. Мне достаточно того, что я получила от тебя. Я пронесу это через всю жизнь. И сейчас прошу об одном: не обманывай сам себя!

— Бонне, зачем ты вносишь в щедрость сегодняшнего дня скаредность завтрашнего?

— Мита, ты дал мне силы говорить правду. Ты и сам в глубине души согласен с тем, что я говорю. Ты не хочешь признаться в этом, боишься, что даже тень сомнения омрачит твою радость. Но ты не из тех, кто удовлетворится семьей. Ты вечно ищешь чего-то нового, что может утолить жажду твоей души. Поэтому ты бросаешься от литературы одной страны к другой, поэтому ты пришел ко мне. Сказать тебе правду? В глубине души ты убежден, что брак, как ты бы сказал, «вульгарен». Он слишком добропорядочен, он для тех, кто бормочет священные заклинания, валяется на мягких подушках и считает жену своей собственностью, такой же, как мебель или домашний скот.

— Бонне, ты умеешь говорить самые жестокие вещи самым нежным голосом.

— Мита, я так люблю тебя, что скорее буду жестока, чем дам тебе ошибиться. Оставайся таким, каков ты есть, и люби меня так, как можешь, но не бери на себя никаких обязательств, — тогда и я буду счастлива.

— А теперь дай сказать мне! Как удивительно ты описала мой характер! Я не буду возражать. Но в одном ты ошиблась. Даже человеческий характер меняется. Как домашнее животное, он скован цепями и неподвижен. Но в один прекрасный день под напором нежданного счастья цепи рвутся, и он устремляется на свободу, в леса — тогда характер становится совсем иным.

— Каков же твой характер сейчас?

— Сейчас я сам на себя не похож. Раньше мне приходилось встречаться со многими девушками — на гладко вымощенных перекрестках общественной жизни при изысканном свете полузатененных ламп, там, где люди знакомятся, но не узнают друг друга. Скажи сама, Бонне, разве наша встреча похожа на эти?

Лабонно не отвечала. Омито продолжал:

— Две звезды совершают свой путь, приветствуя друг друга с почтительного расстояния. Пристойный и безобидный закон, по которому между двумя звездами существует взаимное тяготение, но нет непреодолимого влечения. И вдруг на них обрушивается удар, и свет их меркнет, и они сливаются, чтобы вспыхнуть одним ярким пламенем! Вот такой огонь переплавил Омито Рая. Так происходит не только со звездами, но и с людьми. Кажется, что их жизнь — непрерывный поток, а на деле — это цепь случайностей. Созидание идет внезапными толчками, порывами, в быстром ритме, так одна эпоха сменяет другую. Бонне, ты нарушила ритм моей жизни, и в новом ритме твой голос и мой слились вместе!

Глаза Лабонно были влажны от слез. Но она не могла отделаться от мысли, что у Омито чисто литературный склад ума, что каждое впечатление вызывает в нем новый поток слов. Этот дар дала ему жизнь, и в нем он находит радость. «Поэтому-то я ему и нужна! Боже, дай мне тепла, чтобы растопить лед его застывших чувств!»— думала Лабонно.

Они долго сидели молча. Вдруг Лабонно спросила:

— Ты не думаешь, Мита, что когда был закончен Тадж Махал, в тот день Шах Джахан радовался смерти Мумтаз? Ведь ее смерть была необходима, чтобы увековечить его мечты! Ее смерть — самый великий дар любви Мумтаз. В Тадж Махале воплощено не горе, а радость Шаха Джахана.

— Ты все время меня удивляешь, — проговорил Омито. — Ты настоящая поэтесса.

— Поэтессой я не была и не буду.

— Почему?

— Не хочу огнем жизни зажигать светильники слов. Слова хороши для тех, кто получил приказ украсить зал празднеств жизни. Огонь моей жизни — для жизненных дел.

— Ты отвергаешь слова, Бонне? Разве ты не видишь, что твои слова пробудили меня? Ты сама не знаешь, какая сила в твоих словах! Я чувствую, мне снова придется призвать Нибарона Чокроборти. Тебя сердит частое повторение этого имени, но что делать? Этот человек — хранитель моих самых сокровенных мыслей! Нибарон еще не стар и еще не надоел самому себе. Каждый раз, как он пишет поэму, ему кажется, что это его первая поэма. На днях, роясь в его записных книжках, я нашел новые стихи. Это стихи о водопаде. И откуда он только узнал, что в горах Шиллонга я тоже нашел свой водопад? Вот слушай: