Последняя поэма

— Отправлюсь ли я в отель или прямо в ад, мой настоящий дом останется здесь.

Омито знал, что Сисси и ее друзья приезжают неспроста. Он ломал себе голову, как сделать так, чтобы они сюда не являлись. Но с недавнего времени письма для него стали приходить на адрес Джогомайи. Тогда он и не думал, что это может привести к осложнениям.

Омито не умел скрывать свои чувства — наоборот, он проявлял их чересчур открыто, и сейчас Джогомайя поразилась, как он сильно обеспокоен приездом сестры. Лабонно тоже подумала, что Омито стыдится показать ее сестре и друзьям сестры. Это было горько и унизительно.

— У тебя есть время? — обратился Омито к Лабонно. — Ты не хочешь пройтись?

— Нет, мне некогда, — сухо ответила Лабонно.

— Иди же, милая, погуляй немного, — сказала Джогомайя, ощущая смутное беспокойство.

— Последнее время я и так запустила занятия с Шуромой, — ответила Лабонно. — Я чувствую себя виноватой и вчера решила искупить свою нерадивость. — Губы Лабонно были плотно сжаты, лицо выражало суровую непреклонность. Джогомайе было знакомо это упрямое выражение, и она не решалась настаивать.

— И меня ждут дела, — так же сухо произнес Омито. — Я должен все подготовить к приезду гостей.

Но прежде чем уйти, он задержался на веранде.

— Бонне, посмотри: из-за деревьев чуть-чуть видна крыша моего дома. Я еще не сказал тебе, — я купил этот дом. Хозяйка была изумлена. Она решила, что я обнаружил тут золотую жилу, и взвинтила цену. Да, я нашел там золотую жилу, но, что это за жила, известно лишь мне. Сокровища моей ветхой хижины будут скрыты от всех!

Тень глубокой печали легла на лицо Лабонно.

— Почему ты так беспокоишься о том, что скажут люди? — спросила она. — Пусть все узнают! Если сказать правду прямо, никто не посмеет злословить.

— Бонне, — не отвечая на ее слова, продолжал Омито, — я решил, что после свадьбы мы будем жить в этом доме. Мой сад на берегу Ганга, спуск к реке, баньяновое дерево — все соединилось в нем. И даже название, которое ты придумала — «Дружба», подходит к нему,

— Сегодня ты ушел из этого дома, Мита. Если когда-нибудь ты захочешь в него вернуться, то увидишь, что он тебе уже не нравится. В жилище сегодняшнего дня нет места для завтрашнего. Как-то ты сказал, что первая садхана в жизни — это испытание бедностью, а вторая — испытание богатством. Но ты ничего не сказал о третьем испытании — испытании разлукой.

— Опять слова твоего Рабиндраната Тагора! Он писал, что Шах Джахан отказался даже от своего Тадж Махала. Твоему поэту и в голову не приходит, что мы создаем лишь для того, чтобы отказаться от созданного. Это и есть эволюция созидания! Какой-то демон овладевает нами и приказывает: «Твори!» Но когда что-то создано, этот демон покидает нас, и созданное становится ненужным. Однако это вовсе не означает, что оно должно исчезнуть. Память о Шах Джахане и Мумтаз нетленна. И не только о них! Вот почему Тадж Махал никогда не опустеет. Нибарон Чокроборти написал стихи о брачной комнате. Это краткий, написанный на почтовой открытке ответ твоему поэту, по поводу его «Тадж Махала»[46]:

Когда убегает ночной покой
От грохота колесницы зари,
Влюбленные расстаются с тобой,
О брачный покой!
Разлука жестоко и неумолимо
Сминает любовных гирлянд цветы,
Но стены твои — несокрушимы.
Узы твои — нерасторжимы,
Смерть, и забвенье, и годы — мимо!
Всегда остаешься ты.
Кто сказал, что супругов твоих больше нет
И ложе твое опустело навек?
Слова эти лживы!
Покуда горит на пороге свет,
Покуда зовет их брачный покой,
Супруги-влюбленные живы!
Из странствий неведомых вновь и вновь
Они возвращаются бесконечно...
Брачный покой,
Бессмертна любовь,
И ты стоять будешь вечно!

Рабиндранат Тагор, — продолжал Омито, — все время оплакивает то, что уходит. Он просто не умеет воспевать то, что остается. Посуди сама, Бонне, достойно ли поэта утверждать, что мы напрасно стучим в дверь, ибо она все равно не откроется!

— Умоляю тебя, Мита, не затевай сегодня ссоры из-за поэзии! Ты думаешь, я с первого дня не догадалась, что Нибарон Чокроборти — это ты? И прошу тебя, не воздвигай из своих стихов мавзолей нашей любви, подожди хотя бы, пока она умрет!

Лабонно понимала, что Омито сегодня говорит о всяких пустяках, чтобы скрыть свою тревогу. Он и сам чувствовал, что если вчера спор о поэзии был до какой-то степени уместен, то сегодня он звучит просто нелепо. Но то, что Лабонно видела его насквозь, было ему неприятно.