Последняя поэма

— Я построил дом, но сегодня утром из твоих слов я понял, что ты колеблешься: входить в него или не входить. Два месяца я мысленно украшал этот дом. Сегодня я позвал тебя: «Приди, моя жена!» Но ты сняла брачные одежды и сказала: «Нет, мой друг, там слишком тесно! Наша помолвка никогда не кончится свадьбой».

Ботаника сразу перестала интересовать Лабонно. Она выпрямилась и с болью в голосе воскликнула:

— Довольно, Мита, не надо!

XIV КОМЕТА

Только теперь Омито обнаружил, что его отношения с Лабонно известны всем бенгальцам Шиллонга. Обычно среди клерков основной темой разговоров было положение светил их конторы. Но когда они вдруг заметили в своей солнечной системе появление двух звезд первой величины, они, подобно всем добросовестным астрономам, начали обсуждать всевозможные варианты феерической драмы, в которой новые звезды играли главную роль.

В самый разгар этих обсуждений в Шиллонге появился адвокат Кумар Мукхерджи, приехавший сюда подышать горным воздухом. Для краткости одни называли его Кумар Мукхо, другие — Мар Мукхо. Он не принадлежал к узкому кругу друзей Сисси, но его там прекрасно знали. Омито прозвал его «Мукхо — комета», потому что, хотя Мукхо и был из иного мира, он, подобно комете, то и дело пересекал орбиту их общества. Все догадывались, что имя звезды, которая его притягивала, было Лисси. Все подтрунивали по этому поводу, а Лисси смущалась и сердилась. Она все время старалась прищемить комете хвост, но, видимо, это не причиняло никакого вреда ни хвосту кометы, ни голове.

Время от времени Омито видел издалека Кумара Мукхо на дорогах Шиллонга. Не увидеть его было трудно. Хотя он никогда не бывал за границей, его английские манеры так и лезли в глаза. Во рту у него всегда дымилась длинная толстая сигара, что также отчасти объясняло его прозвище «Комета». Завидев его, Омито старался улизнуть, теша себя надеждой, что «Комета» его не заметит. Однако увидеть и притвориться, что не видишь, — сложное и тонкое искусство. Как и при воровстве, успех сопутствует тебе лишь до тех пор, пока не попадешься. А для того, чтобы не заметить столь заметную фигуру, как Мукхо, искусства Омито явно не хватало.

То, что Кумар Мукхо узнал в Шиллонге, можно было подать под заголовком: «Омито Рай бросает вызов обществу». Больше всех любят скандалы те, кто больше всех ими возмущается. Кумар предполагал провести здесь некоторое время, чтобы подлечить больную печень, но безмерная любовь к сплетням уже на пятый день заставила его вернуться в Калькутту. Здесь, в кругу Сисси, Лисси и компании, он и выложил все сплетни об Омито, вперемешку с сигарным дымом, издевками и откровенным враньем.

Проницательный читатель, вероятно, уже догадался, что верховным жрецом культа богини Сисси был Норен, старший брат Кэтти Миттер. Поговаривали, из положения поклонника он скоро переместится в положение супруга. Сисси в душе была давно согласна, однако скрывала это, окружив себя мраком таинственности. Норен надеялся с помощью Омито рассеять туман неизвестности, но обманщик Омито и в Калькутту не возвращался, и на письма не отвечал. Норен вслух и про себя ругал исчезнувшего Омито всеми английскими ругательствами, какие только знал. Он даже отправил в Шиллонг несколько телеграмм отнюдь не лестного содержания, но их огненный след затерялся, как след дерзких ракет, устремившихся к невозмутимой звезде. В конце концов, все единодушно решили, что нельзя больше терять ни минуты, и что, если в пучине, где тонет Омито, еще виднеется хотя бы его макушка, надо без промедления вытащить его на берег, пусть даже за волосы. В этом отношении гораздо больше энтузиазма, чем его родная сестра Сисси, проявляла чужая ему Кэтти. Кэтти Миттер испытывала такое же негодование, какое испытывают наши политики, видя, как богатства Индии утекают за границу.

Норен Миттер долгое время жил в Европе. Сын заминдара, он не беспокоился ни о доходах, ни о расходах; еще менее — о собственном образовании. За границей он только тратил и деньги и время. Если выдавать себя за художника, можно одновременно обрести ничем не ограниченную свободу и ничем не оправданную самоуверенность. Так, служа богине искусств Сарасвати, он знакомился с богемой всех крупнейших городов Европы. После нескольких попыток ему пришлось последовать настойчивым советам своих искренних доброжелателей и оставить живопись. С тех пор он выдавал себя за знатока живописи, обнаруживая при этом полную к ней непричастность. Если ничего не удается сделать самому, можно, на худой конец, поносить других.