Последняя поэма

Я счастья тебе не дала,
Свободу лишь подарила,
Последней светлою жертвой
Разлуки ночь озарила.

И ничего не осталось, —

Ни горечи, ни сожаленья,
Ни боли, ни слез, ни жалости,
Ни гордости, ни презренья.

Назад уж не оглянусь!

Вручаю тебе свободу,
Последний дар драгоценный
В ночь моего ухода.

— Бонне, не надо! Сегодня ты должна была мне сказать совсем не то! Что это на тебя нашло? Сейчас же возьми свои стихи назад, прошу тебя!

— Чего ты испугался, Мита? Очищенная огнем любовь не требует счастья. Свободная, она дарует свободу. Она не оставляет после себя ни пресыщения, ни скуки. Что может быть прекраснее!

— Но где ты взяла эти стихи, хотел бы я знать?

— Это стихи Рабиндраната Тагора.

— Я не встречал их ни в одной из его книг.

— Они еще не опубликованы.

— Как же ты их достала?

— Я знала юношу, который глубоко чтил моего отца, как гуру-наставника. Отец давал пищу его разуму, но в сердце юноши был голод. Поэтому в свободное время он обращался к Рабиндранату Тагору и черпал из его рукописей милостыню поэзии.

— И приносил ее к твоим ногам?

— Он не был так дерзок. Он клал стихи так, чтобы я случайно увидела их сама.

— И ты его не пожалела?

— Мне не представилось случая. Но я молила бога, чтобы он сжалился над юношей.

— Я уверен, что стихи, которые ты мне прочитала, созвучны мыслям этого несчастного.

— Да, конечно.

— Почему же ты вспомнила их сегодня?

— Как тебе сказать... Вместе с этими стихами был еще отрывок. Его я тоже сегодня вспомнила, а почему — не знаю.

Кроткие глаза твои
переполнены слезами,
Но слезами не залить
сердца жертвенное пламя:
В нем сгорает без следа
скорбь любви неразделенной,
Умолкает навсегда
разум, болью ослепленный,
И цветет среди скорбей,
слез и беспредельной муки
Дивным лотосом столистым
вечная печаль разлуки.

Омито спросил, взяв руку Лабонно:

— Бонне, почему сегодня этот юноша встал между нами? Это не ревность, я не признаю ревности, но какой-то страх закрадывается в душу. Скажи мне, почему именно сегодня тебе вспомнились эти стихи?

— Когда он уже навсегда оставил наш дом, я нашла в его письменном столе эти два стихотворения. Кроме них, там были другие неопубликованные стихи Рабиндраната Тагора, почти целая тетрадь. Сегодня я прощаюсь с тобой, и, быть может, потому мне пришли на память эти прощальные стихи.

— Разве то прощание и это — одно и то же?

— Что тебе сказать? И о чем вообще мы спорим? Просто эти стихи мне нравятся, вот я их и прочитала тебе. По-моему, других причин нет.

— Бонне, произведения Рабиндраната Тагора раскроют свою истинную красоту лишь тогда, когда люди их совершенно забудут. Поэтому я никогда не читаю его стихов. Популярность подобна туману, который влажной рукой заслоняет небесный свет.

— Видишь ли, Мита, если женщине что-либо по-настоящему дорого, она это прячет в тайниках души, не выставляя напоказ; так что люди и популярность здесь ни при чем. Это ведь не рынок! Они сами определяют ценность вещи и обычно никогда не торгуются.

— В таком случае, Бонне, у меня есть надежда. Я снимаю жалкое клеймо моей рыночной цены и с готовностью ставлю печать твоей оценки!

— Мы уже подошли к дому, Мита. Теперь я хочу услышать твои стихи, посвященные концу пути.

— Не сердись, Бонне, но я не смогу декламировать стихи Рабиндраната Тагора.

— Зачем же мне сердиться?

— Я обнаружил поэта, стиль которого...

— Я все время слышу о нем от тебя. И уже написала в Калькутту, чтобы мне прислали его книги.

— О, ужас! Его книги! За ним водится немало недостатков, но чтобы печататься — до этого он не дошел! Тебе придется через меня понемногу знакомиться с ним, иначе может...

— Не бойся, Мита, я надеюсь, что тоже пойму и оценю его, как ты. И от этого только выиграю.

— Каким образом?

— То, что я приобретаю по своему вкусу — мое, и то, что я получаю от тебя, — тоже будет моим. Моя способность восприятия удвоится, словно во мне две души. И в твоей маленькой комнате в Калькутте я смогу держать в книжном шкафу стихи двух поэтов. А теперь прочти мне стихи.

— После всех этих рассуждений мне уже не хочется стихов.

— Но почему же? Я прошу...

— Хорошо.

Омито откинул волосы со лба и с чувством начал:

О, прекрасная звезда зари!
Ночь уходит, утро у порога...
Пусть уходит, только ты гори,
Чтобы я нашел к тебе дорогу.

Понимаешь, Бонне, месяц просит утреннюю звезду разделить его одиночество. С ночью ему уже скучно, он ее больше не любит.