Последняя роза Шанхая

– Это все, что ты можешь мне сказать? «Убирайся»? Ни слова извинения? Ты изменница, прелюбодейка! Тебе должно быть стыдно. – Он придвинулся ближе ко мне, его глаза бешено сверкали. Я отступила назад. Простыня соскользнула с плеча, обнажив мое тело, облаченное только в шелковое нижнее белье и бюстгальтер. Я вспомнила его поведение в машине. Если бы он начал приставать ко мне…

– Знаешь, что я пережил? Все родственники знают, что ты исчезла. Я стал посмешищем! Почему ты так поступила со мной? Я пытался защитить тебя! Всю свою жизнь я пытался защитить тебя! – Он потряс меня за плечи. – Что я сделал не так, Айи? Скажи мне. Что я сделал не так?

Я не ожидала услышать в его голосе что-то похожее на мольбу. Я посмотрела на него.

Его лицо выглядело похудевшим и осунувшимся, из-за чего брови казались темнее и гуще, а его обычно прилизанные волосы торчали в разные стороны.

Мне пришлось отвести взгляд.

Его шарф соскользнул на пол.

– Я не хотел так кричать на тебя… Ты… почти голая… Я потерял контроль… Раньше ты любила меня. Раньше ты хотела меня… Я всегда думал, что ты станешь моей женой.

Он шмыгнул носом, подобрал с пола свой шарф, повернулся на пятках, открыл задвижку на двери и вышел.

* * *

Я села на кровать и обняла колени. В комнате было тепло, пахло дешевым кремом для лица и ароматом Ченга. Голова раскалывалась от усталости, шока и непонятно чего еще.

Мне было непривычно видеть боль в его глазах, мольба в его голосе сбивала с толку. Это было так не похоже на Ченга, жениха, который постоянно критиковал меня, парня, любившего покомандовать и закатывать скандалы, когда что-то шло вразрез его желаниям, избалованного мужчину, которого не интересовало поддержание разговора. Казалось, даже несмотря на то, что мы выросли вместе, были хорошо знакомы с потребностями друг друга, я никогда по-настоящему не понимала его.

Он не пытался взять меня силой, он сдержался.

Может быть, я ошибалась насчет него.

Сильная боль пронзила низ живота, и я начала растирать его, ожидая, когда боль утихнет, но потом остановилась. Меня бросило в дрожь. Я была осторожна, но за все время, что жила в этой гостинице, у меня не было менструации.

* * *

Весь вечер я мучительно вспоминала о маме и о том, как она защитила меня. Пальцы ее собственных ног ей сломали еще в детстве, но она отказалась ломать мои, хотя мои родственники настаивали на этом. Она была миниатюрной женщиной с маленьким личиком и всегда убирала волосы в аккуратный пучок. Говоря мягким, но строгим голосом матриарха, она оставалась спокойной, пока мои тети и дяди спорили по пустякам.

Я вспомнила, как слышала ее рыдания и стоны в спальне, пока отец избивал ее. Я бы приняла удары на себя ради нее, защитила бы ее, если бы могла. Однажды она целый месяц пролежала в постели из-за вывихнутого плеча и сказала, что упала с кровати во время сна.

Но даже такая женщина, как она, не осмеливалась нарушать традиции, согласно которым женщины никогда не должны разводиться, женщины, страдающие от домашнего насилия, должны молчать.

И что я наделала? Ее любимая дочь, помолвленная с одним мужчиной, но забеременевшая от другого, и что еще хуже – я носила под сердцем внебрачного ребенка, ребенка смешанных рас, позор для ее семьи. Мама никогда бы мне этого не простила, и она бы избила меня, если бы была жива.

* * *

Я занималась любовью с Эрнестом с настойчивостью и яростью, на которые, как я думала, не была способна. Я хотела, чтобы он разрушил меня, хотела оставить позади бездну тьмы и страха, которые угрожали поглотить меня. Я зашла слишком далеко. «Влюбиться – все равно что балансировать на краю пропасти с завязанными глазами», – сказала Эмили. Она могла бы предупредить меня об этом – о точке невозврата.

Мне не стоило никогда больше заниматься любовью, но Эрнест был всем моим миром. Выбившись из сил, я лежала на животе.

Эрнест говорил о русском юристе, о каком – то кредите и о своем решении помочь беженцам – в последнее время он только об этом и говорил. Еще он сказал, что с этого момента будет очень занят, и он хотел бы, чтобы я познакомилась с его работниками в пекарне.

– Когда-нибудь, – отвлечённо ответила я, занятая мыслью о том, говорить ему о моей беременности или нет. Я никогда не любила детей, и, не имея безопасного дома, заводить ребенка, наполовину китайца, наполовину европейца было бы непоправимой ошибкой. Я слишком хорошо знала о судьбе таких детей, их презирали и осуждали.

– Ты любишь детей, Эрнест? У меня много племянников и племянниц. Такие озорники. Они мне не нравятся.

Он погладил мой живот.

– Когда я смогу лучше заботиться о тебе, мы создадим семью.

Я мрачно кивнула. На самом деле, что бы он ни говорил, не подняло бы мне настроение.

– Да, давай переедем куда-нибудь в другое место. Я больше не хочу здесь оставаться.

Однако выбор жилья у нас был довольно скудный. Японцы оккупировали Поселение и Концессию. В моем фамильном доме не были бы рады ни Эрнесту, ни даже мне. Единственным вариантом оставалась квартира, в которой жил Эрнест, но была ли я готова видеть эти осуждающие взгляды и слышать ехидные замечания?