Последняя стража

С этим все было ясно. Неясно было только, что должен был делать отец, у которого был не один, а два сына? Один был послушный и прилежный Хаймек. Второго, задиру и хулигана, сбившегося с пути, играл Натан. Он непрерывно бунтовал, словно задался целью не так, так иначе сбросить с себя ярмо обязанностей по служению трудящимся своей страны и всего мира. Указывая на него, отец вопрошал представителя республиканского наркомобраза, сидевшего в первом ряду вместе с пани Сарой, саму пани Сару и всех зрителей, заполонивших зал:

– А с этим лентяем… с этой пустой головой – что мне делать с ним?

Сидевшие в первом, почетном ряду, смущенно переглядывались. Им было не совсем по себе. Откуда могли они знать сюжет пьесы, по которому спустя акт или полтора оказывалось, что все хорошее и достойное в этой семье будет связано с дерзким и решительным Натаном, а вовсе не с хорошим и послушным, но мягкотелым Хаймеком? Обитатели детдома, затаив дыхание, со сверкающими глазами следили за происходящим на сцене. Натан им нравился, Хаймек – нет. Хаймек же, в свою очередь, с трудом удерживался, чтобы не ударить Натана в ухо – с первой же минуты их появления в пьесе Натан исподтишка, но очень больно щипал Хаймека и давил его босую ногу своим ботинком так, что Хаймек поневоле кривился от боли. Представитель республиканского наркомобраза, тем не менее, восторженно шептал низко наклоняясь к декольте сидевшей рядом взволнованной пани Саре:

– Великолепно… великолепно! Вы только посмотрите… Настоящий соцреализм!

Юрек был первым, кто обратил внимание на мелкие пакости Натана. Но он сидел слишком далеко от сцены, чтобы хоть как-то защитить своего друга.

Действие, тем временем, не торопясь, катилось дальше, развиваясь по законам жанра и неся в детские души идеи всепобеждающего социализма. Отец семьи то и дело разражался длинными и зажигательными монологами, мать изо всех сил поддакивала главе семейства, и никто уже в атмосфере всеобщего воодушевления не обращал внимания на Хаймека, находившегося на сцене в виде неодушевленного предмета. Пани Сара своим наметанным глазом видела, как ботинок Натана раз за разом ударяет по обнаженной ступне Хаймека и молила всевышнего лишь об одном – чтобы этот новичок не испортил впечатление от постановки, внезапно расплакавшись или убежав со сцены.

Поддержка официального представителя власти, сидевшего слева от нее, значила для детдома очень много. Пани Сара в эту минуту не могла решить лишь один вопрос – сколько мешков кукурузы попросить у него для вечно голодных детей – два или все-таки четыре. «Только бы этот новенький не расплакался, – молила она небеса. – Все, что угодно, только не это».

И она уже хотела, привстав, пригрозить ему пальцем, как занавес дрогнул и, поехав, закрыл сцену, объявив тем самым, о конце первого действия.

Верный Юрек попробовал обратить всеобщее внимание на творящуюся несправедливость. «Это нечестно», – начинал он несколько раз, хватая то одного, то другого детдомовца за рукав. Но его никто не слушал. Все устремились на сцену, чтобы помочь актерам в смене костюмов и декораций перед вторым действием. Толпа поклонников окружила тем временем главных исполнителей. «Ты был великолепен, Натек, – услышал Хаймек. – Пани Сара очень гордится тобой».

О Хаймеке, похоже, все забыли. Он стоял в темном углу, скрытый от всех занавеской, и шептал, сжимая слабые кулаки и цедя сквозь зубы: «Ну, ты еще свое, гад, получишь!» Его роль в спектакле была закончена, никто в нем более не нуждался. Теперь и до самого конца главным героем станет Натан. Ибо сейчас начнется война. Голос за сценой возвестит об этом зрительному залу. «Фашистский зверь, – скажет этот голос, – нарушил границы нашей мирной страны»". Для Хаймека это были не просто слова. Закрыв глаза, он мог представить себе, как немецкие танки взламывают шлагбаум на Острове-Мазовецком. Вот так и выглядел прорыв фашистских танков на границе. Обломки деревянного шлагбаума, убитые пограничники, серо-зеленые танки с плоской башней, окутанные облаком копоти и пыли. Так это было и в жизни. Пьеса, как зеркало, отражала недавнее прошлое страны и людей, защищавших ее. События тех тяжелых дней докатились и до счастливой семьи. Отец уйдет на фронт добровольцем. Хаймек забросит учебу и забудет о мечте своего отца увидеть сына инженером. Он совершенно утратит волю к жизни, – поведает зрителям его мать, Сарина. Он будет просто ждать возвращения отца – сидеть и ждать. Потом с фронта придет письмо. В нем будет отцовская фотография. Черно-белая. На фотографии будет изображен худой человек в солдатской шинели, в обмотках на тощих ногах, с глазами, глубоко провалившимися в глазницы костлявого худого лица. Хаймек, который уже давно махнул рукой на инженерную специальность, будет целые дни проводить, уединившись в своей комнате, разглядывая фотографию отца, оставаясь глух к призывам матери.

– Ты эгоист, – так скажет, обращаясь к зрительному залу мать, размазывая по лицу лиловые чернильные слезы.