Последняя святыня

На углу улицы Одинца настигают несколько человек. Дробят по настилу торопливые шаги… Одинец оборачивается: среди окруживших его полупьяных громил стоит и тот, с шилом. «Вот этот самый и есть…», — поскуливая, говорит недомерок. Главарь ватаги оценивающе смотрит на Александра… Нет сил, нет жажды жизни. Только непомерная усталость… Одинец молча вытаскивает меч из ножен. Эту схватку ему не выиграть, но и уйдет в небеса он не один… Шайка, потоптавшись в нерешительности, вдруг пятится и тает среди разоренных строений: добыча показалась не по зубам.

Который день в думной палате княжеского терема сидели бояре. Вот пожилой, но еще бодрый Еремей Алпатьич Дорога, вот молодой Иван Акинфич Сито, сын Акинфа Великого, того, что когда-то рассорившись с московским князем, перебежал служить тверскому и погиб под Переяславлем от московской руки, там, в углу — окольничий Семён Булай, князь, из обедневших князей бохтюжских. Князь Александр обвел взглядом благородное собрание, общей думой которого был поиск выхода из той мышеловки, в которую загнали взбунтовавшиеся тверичи собственное правительство. Дядя Твердило, чьё место обычно было рядом с золоченым троном-седалищем тверских князей, теперь сидел вдали, возле самой двери и, виновато помаргивая, поминутно обтирал потеющее крупное лицо.

— Так что, бояре, — Александр Михайлович нервно подёргал себя — зачесалось — за кончик носа, — как перед ханом оправдываться будем?

Советники закряхтели, озираясь.

— Да разве теперь оправдаешься? — тяжело вздохнул боярин Дорога. — Теперь только и остаётся, что гостей из Орды ближе к зиме ждать. Приедет их тыщ сто и — прощай, матушка-Тверь. По бревнышку разнесут. Помнится, в Городце жители тоже так-то вот ханских баскаков покрошили в капусту…

— Ты, Еремей, не накаркивай допрежь времени, — буркнул конюший Парамон Зверев. Он по годам был почти ровня Дороге, зато званием выше, и всегда оскорблялся, когда Дорога успевал что-то молвить раньше, — может и откупиться получится. Щелкан Дюдентьевич, земля ему пухом (и про себя: «Жердь ему в глотку»), конечно, Узбеку родственником приходился, но золотишко, бывало, и не такие грехи покрывало!

— А может, проще сделать? — подал голос сидевший на лавке возле растворённого окна молодой Акинфиевич. — Пошлем хану головы зачинщиков. Штук сто или двести…

В палате повисло молчание. Бояре ошарашенно переглядывались.

— Ты как, Иван Акинфиевич, здоров сегодня? — осторожно спросил конюший. — Может, тебе лучше пойти полежать? Покуда твою голову первой в мешок не склали. Ты хоть знаешь, сколько оружия посадским мужикам роздано и до сей поры не собрано? Они нам всем, коли узнают про такой бред, не только головы поотрывают, но и то, что всякому плясать мешает.

— И чем некоторые думают, — вполголоса добавил ехидный Булай.

— Тих-а-а! — пристукнул Александр Михайлович по подлокотникам трона, упреждая готового сорваться молодого боярина. — Дядя Твердило, ты чего там за спинами прячешься? Скажи чего-нибудь. Нет? Нет, ты скажи, скажи. Это ведь не я дружину взбаламутил…

Твердило обречённо поднялся с лавки:

— Чего тут скажешь? Оплошали! Ну и… это… народ подгадил.

Бояре согласно закивали головами: «Верно! Верно! Подгадил!»

— Ну, всё, бояре — испотиху свирепея, сказал великий князь, — народ, конечно, подгадил, но где я вам другой найду? Давайте обходитесь каким есть. Ваше дело думать, чем великого хана улещить. А с чернью я сам разберусь: сейчас еду на дружинный двор, где мои тиуны следствие ведут.

* * *

В недальней Москве со своими ближними боярами пировал удельный князь Иван Данилович Московский. Через его град нынче днём пронеслись табунщики Чол-хана, сломя голову скакавшие в Сарай, чтобы донести до великого хана вести о тверских событиях. Иван Данилович, только что пускавший у всех на виду на дворе слезу по новопреставленному царскому двоюродному брату, теперь лежал грудью на подоконнике распахнутого косящатого оконца в верхней светлице княжеского терема и, глядя как оседает пыль на коломенской дороге, по которой ускакали ордынцы, счастливо крестился:

— Господи, сподобился! Теперь крышка Сашке Тверскому.

* * *

Назначенный княжий пристав, боярский сын (так называли не действительных сыновей, а тех, кого в будущем станут именовать дворянами) Степан Самохвал, в чьё ведение отдал великий князь розыск по делу об избиении ханского посла и его отряда, за эти дни спал с лица: подозреваемые шли косяком. Великий князь не без причины отстранил от расследования всю городскую власть, ходившую под тысяцким. Дураку ясно, что прикормленные тысяцким градские тиуны да приставы все заволокитят — рука руку моет.