Последняя жертва войны (сборник)

Долгожданный состав остановился и известил об этом бодрым гудком. Встречающие замерли в ожидании. В звенящей тишине замер немой вопрос: «Почему же из поезда никто не выходит?»

Состав качнулся и стал плавно набирать ход. Люди зашептались, переглядываясь. Вдруг вдали кто-то заметил человека в военной форме, идущего по рельсам от хвоста уходящего поезда.

– Смотрите!

Взгляды присутствующих разом обратились к солдату. Воображение каждого стало дорисовывать в нем родные забытые черты сына, отца, мужа.

Но с каждым шагом образ солдата становился четче, полнее, принося разочарование большинству собравшихся.

– Сынок! – вдруг раздался в толпе восторженный голос.

Селяне с букетами мгновенно окружили солдата плотным кольцом. Седой парень, в котором уже невозможно было узнать едва достигшего совершеннолетия мальчишку, каким он уходил на фронт, крепко обнял отца. Бодро поздоровавшись с присутствующими, парень достал из вещмешка солдатскую флягу, налил в ее крышку, служащую походным стаканом, молока. Под гул всеобщего одобрения он протянул ее маленькой Рае. Та ответила солдату благодарным взглядом и одним глотком осушила крышку. Парень рассмеялся, а селяне подхватили его на руки и стали подбрасывать вверх, чествуя победителя.

Шумная толпа неспешно удалялась в сторону села. Все наперебой спрашивали о своих родных:

– А что, правда война закончилась?

– А Гитлера поймали?

– А в магазинах теперь появятся продукты?

– А мужа моего не встречал?

– Мой папка писал, что он в Польше. А ты там не был?

И только одинокая неподвижная фигура, точно высеченная из камня, неподвижно стояла и невидящим взглядом смотрела в туманную даль убегающих рельсов…

* * *

По всем окрестностям разлетался счастливый смех и неумолкающие звуки гармони. На берегу реки среди полевых цветов и изумрудно-зеленой травы селяне жарили мясо. На импровизированном столе – огромном куске холщовой ткани, под которой фашисты раньше прятали от советских самолетов свои огнестрельные орудия, – были расставлены скудные яства: пучки лебеды и укропа, несколько диких луковиц, проклюнувшихся на огороде деда Володи из его давней рассады, оранжевые тыквы. Как будто земля при живых хозяевах пожадничала отдать им свой щедрый урожай. Самым большим подарком для селян стали перепелиные яйца. Рая специально лазила за ними в заросли бурьяна на развалинах хаты деда Володи, собирала по разворошенному снарядами, но густо поросшему осотом полю на окраине села.

Бригадир налил мутной жидкости в граненый стакан и взял слово:

– Друзья, давайте выпьем за советскую власть! Мы верим в ее будущее. И хотя сегодня мы закололи предпоследнюю козу колхозного стада, но все равно верим, что партия поможет нам снова возродить наши богатства. За Сталина! За Победу!

Как до войны, снова растревожила души и увлажнила глаза песня Утесова «Сердце», так давно не звучавшая в этих местах. Женщины сорвались с мест и закружились друг с другом парами на импровизированной танцплощадке среди маков и васильков. На их головы посыпались мелкие кусочки белой бумаги. Облетая танцующих, они падали на землю и превращались в треугольные фронтовые письма. На каждом из писем была написана лишь одна строчка: «1942 г. Ваш сын после ранения скончался в военном госпитале»; «1943 г. В ходе тяжелейших боев Ваш муж пропал без вести в районе…»; «1943 г. Получил орден посмертно. Советский народ никогда…»

Подхваченные ветром, письма поднимались в воздух и уносились в сторону железнодорожного вокзала.

Анна, держа в руках несколько клубней картофеля, села в сторонке от односельчан. Она разожгла огонь и теперь бросала в него картофелины, сидя перед костром и не сводя глаз с пляшущего пламени. Люди украдкой посматривали на нее. Через некоторое время они поодиночке начали подходить, собираясь вокруг. Анна сидела неподвижно, устремив рассеянный взгляд на яркие языки пламени. Картошка обуглилась, потрескалась и стала рассыпаться черной трухой седой золы.

Сзади кто-то горько выдохнул: «Проклятая война! Это она во всем виновата». Сочувственный шепот пробежал по окружившей Анну толпе, но она, словно каменная статуя, установленная в честь материнской любви всех советских женщин, осталась неподвижной и безмолвной. И только бродяга-ветер, запутавшийся в ее седых волосах, выдергивая по локону из аккуратной прически, оживлял исхудавший и мертвенно-бледный образ.

* * *

Анна присела на дорожку. Перед ней лежал аккуратно уложенный чемодан. Женщина напоследок обвела глазами когда-то родные стены опустевшего дома, устало скользнула взглядом по черной лакированной крышке пианино, местами утратившей глянец из-за безобразных потертых проплешин. Его звуки давно смолкли и больше не тревожили ее сердца. Они стали чужими и пугающими, и никто в доме не решался будить этого одичавшего зверя, изрыгающего нестройные вопли. Щемящая тоска все еще манила Анну к нему. Словно услышав ее мысли, грозное чудовище гулко охнуло. Анна в ужасе закрыла ладонями уши. Затем молча и не оглядываясь, она вышла и быстро, почти бегом, засеменила по знакомой до боли пыльной дороге.