Последняя жертва войны (сборник)

…Бригадир прошелся по комнатам и нашел Маргариту и Ольгу в дальнем углу дома, где располагался бывший пункт связи. Они сидели на охапке сена и, прижавшись друг к дружке, смотрели на вошедшего мужчину. В их глазах застыли мольба и страх. Старенькое платье Ольги, которое она нашла в чулане взамен сожженного, беззастенчиво задралось, обнажая белую кожу бедер и волнительный треугольник трусов. На Маргарите же ничего не было, кроме обмотанной вокруг тела старой простыни. Бригадир и женщины молча смотрели друг на друга. Тишину комнаты нарушало лишь уютное потрескивание дров в растопленной буржуйке. Мужчина, многозначительно улыбнувшись, вышел в коридор и запер изнутри входную дверь. На обратном пути, заметив на стене рамку с фотографией Михаила и Якова, он остановился и, поразмыслив, повернул ее лицом к стене.

Прошло минут пятнадцать, прежде чем Силантий Петрович вышел к взволнованным людям. На ходу заправляя в кушак расстегнутую рубашку, бригадир, замявшись, сказал:

– Товарищи, давайте простим их. Они обещают больше не позорить доброе имя советской женщины. И потом, нельзя быть такими жестокими. Там же все-таки мать малолетней Раи… Ее-то кому воспитывать? Что ж мы, хуже фашистов? Будем своих же добивать?

* * *

Время покатилось своим чередом, подминая под себя пережитые беды и лишения. Село мало-помалу приходило в себя. Начали оживать отдельные подворья. Оставшиеся женщины, не успев оплакать погибших родных, теперь работали за троих. Люди, чудом избежавшие смерти, изо всех сил цеплялись за жизнь. Где-то по-прежнему грохотали взрывы, и земля щедро кропилась кровью солдат, но в пережившее оккупацию село пришел голодный, нищий, но такой желанный мир. Общими усилиями был выстроен сельсовет, куда уже в должности председателя колхоза перебрался бывший бригадир.

Глава 13 Извещения

Весна делала первые робкие шаги по заснеженной земле. Легким дуновением теплого ветерка, ласковым солнечным лучом она робко постучалась в запертые двери студеной зимы и первыми разбудила притихших воробьев, которые теперь наперебой чирикали, облюбовав кусты и деревья. Всюду разносился терпкий запах оттаивающей земли, которая медленно, будто спросонья, сбрасывала с себя ледяные оковы. То тут, то там черными мазками по белоснежной бумаге появлялись первые проталины. Зима не спешила уходить. Держась за ночь, будто за спасательный круг, она еще хорохорилась колючими морозами, но было понятно, что ее век уж недолог.

Анна, не разбирая дороги, бежала к сельской почте. В глазах все расплывалось от слез, а сердце рвалось выпрыгнуть из груди. Пять минут назад прибежала Рая и сказала, что на почте ее спрашивали.

С некоторых пор на нее напала странная апатия.

Однажды ночью Анна проснулась в холодном поту. Сцены кошмарного сна по-прежнему стояли перед глазами. Дрожащими от страха губами она прошептала молитву и, взяв лампу, пошла в сарай. Деревянная дверь, издав жалобный скрип, открылась, и из угла в ночной темноте забелело укутанное простыней пианино. Анна, тяжело вздохнув, подошла к инструменту. Женщина откинула крышку и боязливо нажала клавишу. Вместо привычного «до» тишину сарая печально огласила фальшивая нота. Анна, не веря ушам, прошлась еще по нескольким клавишам, но ничего не менялось. Пианино расстроилось.

– Это от сырости… Конечно, от чего же еще?.. – в слезах успокаивала себя Анна, быстро покидая страшное место. – Иначе не может быть. Проклятая сырость испортила такой инструмент! И вообще все это глупости. Надо же такое придумать. Сущая ерунда!

Но после этого случая в Анне что-то надломилось. То невидимое, ради чего надо было бороться и жить, теперь покинуло ее, оставив после себя еле уловимую дымку. Тяжелый труд, переживания и постоянная бессонница сделали свое черное дело, превратив когда-то подтянутую, всегда ухоженную женщину в худую старушку с ввалившимися глазницами и глубокими морщинами на лице. Казалось, что за каких-то полгода она успела состариться на двадцать лет. Надежда на то, что она когда-нибудь увидит детей, умирала с каждым днем, превратившись из большого ветвистого дерева в маленький трухлявый пень. Уютно обосновавшись на новом месте, надежда глубоко вросла корнями в исступленную материнскую любовь и пустые бабьи мечты о чуде. В ее душе медом растекались разговоры о солдатах, которые возвращались спустя месяцы после того, как их объявляли пропавшими без вести. Она тысячи раз представляла, как среди ночи в прихожей послышатся родные голоса и застучат кирзовые сапоги. Но не было ни письма, ни похоронки. Эта неопределенность, будто ядом, капля за каплей отравляла ей жизнь. «Ждать, надеясь» или «жить, зная» – этот выбор был слишком тяжел для Анны.