Последние часы в Париже

Себастьян торжественно продегустировал вино и одобрительно кивнул, тоже играя роль. Никто бы не догадался, что мы замышляем. Затем принесли фуа-гра и корзинку с тонкими гренками. Себастьян отрезал кусочек мягкой печени, положил его на гренок и посыпал крупинками морской соли. Я последовала его примеру, но когда добавила соль, мне вспомнились мама и Изабель дома, перед тарелками капустного супа. Я подумала о том, чтобы завернуть немного еды в салфетку и незаметно положить в сумочку. Но мама понятия не имела, где я нахожусь. И пришла бы в ужас, узнав о том, что я была в немецком ресторане.

Чувствуя себя неловко, я все-таки попробовала гренок с фуа-гра. Печенка таяла у меня на языке, оставляя приятное теплое ощущение во рту. Я сделала большой глоток сотерна. Уж сколько лет я так сытно и вкусно не едала, и пришлось заставить себя сбавить темп, чтобы не стошнило. До меня вдруг дошло, что Себастьян почти не сказал ни слова.

– Расскажи мне о Германии. – Я предпочла, чтобы говорил он; это позволило бы мне наслаждаться едой. – Каково было там расти?

Его брови сошлись вместе, когда он пристально посмотрел на меня.

– Тогда мне следует рассказать тебе о своей бабушке. Она была француженкой. И весьма яркой личностью. Любила читать. В ее блестящей кожаной сумочке всегда были припасены леденцы. – Он ухмыльнулся. – Мы часами посасывали их, изучая ее драгоценную коллекцию книг. Она заставляла меня читать ей вслух: Les Trois Mousquetaires, Les Misérables, Le Comte de Monte-Cristo…[55]

– Le Comte de Monte-Cristo? Обожаю эту книгу. После стольких испытаний он все равно возвращается.

– Да, добро побеждает зло. Собственно, из чего состоят все великие истории.

– Только истории?

Он сделал паузу и продолжил:

– Раньше мы проводили много времени вместе; мои родители всегда были слишком заняты. Мы с бабушкой называли себя Les Deux Complices. – Où est mon petit complice?[56] – говорила она нараспев, когда искала меня. Это ужасно злило моих родителей. – Он замялся, на мгновение задерживая на мне взгляд. – Она была храброй.

– Что ты имеешь в виду?

Он наклонился ближе и понизил голос.

– Однажды мы гуляли по городу – еще там, в Дрездене, – когда мимо проходили парадом отряды СА, гитлеровских штурмовиков. В таких случаях надлежало вскинуть руку в нацистском приветствии, иначе тебе грозили большие неприятности, возможно, даже арест, но она затащила меня в подъезд соседнего дома и прошептала: «Pas ça![57]» – Я был так напуган. Я не хотел их ослушаться.

– Ты был просто ребенком. – Я с удивлением поймала себя на том, что подыскиваю ему оправдания. – Твоя бабушка умерла? – Я увела разговор в сторону. – Ты говорил о ней в прошедшем времени.

– Нет. – Крохотная морщинка залегла между его бровей, как будто он не осознавал этого, пока я не подсказала. – Должно быть, потому, что все это ощущается как в прошлой жизни, там, в Германии. Мне трудно поверить, что я могу увидеть ее снова.

Я хотела сказать ему, что они обязательно увидятся, что война не будет длиться вечно, что однажды мы снова обретем свободу, чтобы быть со своими семьями и жить так, как хотим. Но кто бы на моем месте мог предложить такие слова утешения? Поэтому я промолчала.

– Конечно, моим родителям жилось очень тяжело. У нас было так мало денег. – Он криво улыбнулся. – Помню, мы с братом лазали по садам, трясли яблони. Мама притворялась сердитой, но была счастлива, когда мы приносили яблоки. – Он глотнул вина. – Деньги, деньги, предмет постоянного беспокойства. Они буквально исчезали у тебя на глазах. Люди шутили, что в банк нужно ходить с тачкой; буханка хлеба, которая утром стоила одну марку, к вечеру могла обойтись в восемь тысяч. Банкноты обесценивались в одночасье. Кому-то платили три раза в день, и тогда семья собирала дневной заработок и бежала тратить его в течение пяти минут. Приходилось носить с собой тонну бесполезных банкнот, чтобы иметь возможность купить хоть что-нибудь.

– Я слышала, что это была беда.

Он кивнул.

– Нам повезло: мой отец был государственным служащим, так что, по крайней мере, знал, что ему будут платить каждый месяц. На следующий день после того, как он получал зарплату, мама будила нас в пять утра, и мы все, даже бабушка, отправлялись на рынок. Мне было только три или четыре года, и отец возил меня в самодельном прицепе. На обратном пути я шел пешком, потому что прицеп нагружали продуктами, запасы делали на целый месяц. Надо было потратить деньги, прежде чем они обесценятся, и мы скупали все что могли – мясные консервы, сухие бобы, все, что долго хранилось. – Он посмотрел куда-то вдаль. – Я любил эти утренние походы. Мы были все вместе, и моя мать казалась счастливой, что бывало нечасто.