Последние часы в Париже

Подошла очередь сандалий. Я сунула в них ноги и сделала еще один шаг к двери. Останови меня! Останови меня! Я мысленно умоляла его. Не позволяй мне уходить. Никогда. Но в комнате стояла тишина, которую нарушал лишь стук моего сердца. Какой-то саморазрушительный импульс помешал мне обернуться, когда я потянулась к ручке двери.

– Лиз. Не уходи так. – Моя рука замерла в воздухе. Я услышала, как он встает с кровати, направляясь ко мне, затем почувствовала его руку на своем плече. Он развернул меня лицом к себе, мягко прижимаясь носом к моему носу.

– Просто пообещай мне, что ты не умрешь, – прошептала я.

Он поцелуями смахнул мои слезы, затем прижался губами к моему уху.

– Доверься мне, Лиз. Мы будем вместе.

Я хотела ему верить. Мне нужно было верить ему. Невыносима была сама мысль о том, что мы вот так расстанемся, попрощаемся в его гостиничном номере, не оставляя после себя ничего, в чем можно найти поддержку. Я осторожно сняла с шеи ожерелье, которое родители подарили мне на восемнадцатилетие – одинокую красную рубиновую розу на серебряной цепочке, и вложила ему в руку. – Обязательно верни это мне. – Я нежно поцеловала его сомкнутые губы.

– Лиз, – прошептал он. – Я обещаю. Административный персонал, таких как я, эвакуируют до прихода союзников. Я вернусь в Германию до окончания войны. Как только боевые действия прекратятся, я приеду к тебе. Это не займет много времени.

В его устах все звучало так просто, что я почти поверила ему.

– Это безопаснее, чем пытаться бежать, – добавил он. – Я не хочу подвергать тебя еще большему риску. – Он закрыл глаза и поцеловал меня в лоб. – А теперь иди.

Я снова повернулась к двери, на этот раз мои пальцы коснулись ручки. И я потянула ее на себя, открывая.

Я прошла по коридору, спустилась по лестнице; мое сердце раскалывалось с каждым шагом. Сосредоточившись только на том, чтобы ставить одну ногу вперед другой, я ввела себя в состояние оцепенения, зная, что если позволю хоть одной эмоции прорваться наружу, то сразу же побегу обратно.

Было почти облегчением выйти на улицу; шум машин, тягачей и крики людей обрушились на меня как напоминание о том, что я все еще здесь, в этом мире. Яркое солнце слепило глаза, и я прикрыла их рукой, оглядываясь вокруг. Мимо прогрохотал грузовик, битком набитый немецкими солдатами; стволы их винтовок и пулеметов смотрели на окна жилых домов. Я прижалась к стене, спасаясь от потока легковых и грузовых машин; они сигналили, тормозили, вставали под погрузку. Я замерла в нерешительности, напуганная этой зловещей суматохой. Сделав глубокий вдох, я все-таки отлепилась от стенки и зашагала к метро. Я почему-то не удивилась, обнаружив, что оно закрыто, и продолжила путь пешком. Грузовик с открытым кузовом перегородил дорогу, и, обходя его сзади, я увидела, как немецкие солдаты загружают туда прикроватные столики. Я остановилась, сердце заколотилось от ярости. Они все еще обворовывали нас – увозили с собой нашу мебель! Один из них замешкался, опустил свой груз на землю и уставился на меня. Я выдержала его взгляд. И он подмигнул, как будто делая меня соучастницей воровства. Потом он присел на краешек стола, небрежно достал сигарету из кармана брюк и закурил, не сводя с меня глаз.

С высоко поднятой головой, встречая его взгляд, я прошла мимо него, не сказав ни слова. Я слышала, как он присвистнул у меня за спиной, но не обернулась. Мне потребовалось колоссальное мужество, чтобы уйти от Себастьяна. Со всем остальным я бы справилась играючи.

Глава 31

Париж, 16 августа 1944 года

Элиз

Я долго добиралась до дома, по пути пересекая мост на острове Сен-Луи. Девочка лет десяти стояла посередине моста, на шее у нее висел поднос, полный ярких безделушек. Она поймала мой взгляд, и я подошла.

– Чем ты торгуешь?

– Это броши, – ответила она. – Синие, белые и красные.

Я огляделась вокруг, беспокоясь за нее, но немецких патрулей не было видно.

– Будь осторожна, – все равно прошептала я, роясь в кармане в поисках мелочи. – Я возьму три. – Мое сердце учащенно билось, когда я забирала у нее броши. Это было опасно, но казалось шагом к победе. А она приближалась с каждым часом.

На площади Одеон мое внимание привлек плакат на углу. Национальный фронт призывал всех парижан присоединиться к FFI (Французским внутренним войскам – отрядам де Голля) или народному ополчению и сражаться с немцами. Мое сердце подпрыгнуло, стоило мне подумать о том, чтобы вступить в их ряды, но разве это возможно теперь? Мысли о Себастьяне, оставшемся в полном одиночестве в гостиничном номере, вызвали у меня боль тоски и отчаяния. Что во мне осталось для борьбы?

Я постояла с минуту на площади Сен-Сюльпис, глядя на церковь, собираясь с силами перед встречей с мамой. Потом завернула за угол и пошла домой.

Мама распахнула дверь, прежде чем я успела вставить ключ в замок. Она быстро впустила меня внутрь и тотчас разразилась гневной тирадой: