Последние дни Русской Америки

Однако прежде чем отплыть, простояли мы в порту несколько недель. Судно надо было всячески починить и оснастить перед таким дальним путешествием — а вдобавок еще и нагрузить. В погрузку корабль принял в Ситке множество дорогих шкур земных и морских животных, многие десятки тысяч, которые все были засолены в бочках, как рыба, и таким образом долго не портились, даже будучи невыделанными. Наконец все было готово, и находящимся еще на берегу людям приказали срочно подняться на корабль. Я все же немного задержался, изготавливая порученные мне изделия; и только вечером взял я свои вещи и подыскал им и себе подходящее место на средней палубе.

В первую ночь, когда я беззаботно отдыхал, как блаженный на лоне Авраамовом, пришел вдруг боцман, разбудил меня и приказал заступать на вахту. «Как ты смеешь беспокоить меня по такому вопросу, — прокричал я ему, рассерженный. — Я пришел сюда своим ремеслом заниматься, а не на вахте стоять!» «Ты что же, думаешь, что главнее самого господина капитана, — сказал он, — который тоже должен вставать, когда потребуют?!» С теми словами он и ушел восвояси, а я остался в своем углу спать.

На следующий день, когда я как раз укладывал свои инструменты, чтобы они не повредились во время серьезного волнения, пришел ко мне штурман и приказал отправляться на другую работу, но я не пошел. Об этом он доложил помощнику капитана Касаварову[31], который вызвал меня к себе. Я пересказал ему мою беседу с капитаном Бенземаном[32].

«Как ты смеешь так говорить, — закричал он, — ты же получаешь жалованье матроса, значит, и работать должен матросом!»

Я ответил так же запальчиво, хотя и на очень ломаном русском: «Я осмелился приплыть сюда из самой Европы, так почему же не осмелюсь говорить правду!» При этих словах вошел и тот человек, который разбудил меня ночью; он пересказал мой дерзкий ответ, и все очень на меня рассердились. Когда позже капитан Бенземан, который во время ссоры как раз отсутствовал, вернулся на корабль, ему быстро донесли на меня, но он только рассмеялся, и на том тот день и закончился.

Фитц Генри Лейн. Корабли «Крылатая стрела» и «Южный крест» в Бостонской гавани («Крылатая стрела» справа). 1853 | Cincinnati Art Museum

На следующий день вечером боцман просвистел в свой пронзительный свисток и прокричал: «Все работники — на палубу для разделения на две вахты!» Так как я не собирался этим делом заниматься, то и бровью не повел. Когда проводили перекличку, меня на месте не оказалось. За мной пришли и отвели меня к капитану, который был очень рассержен. У меня бы, конечно, нашлось достаточно доводов в свою защиту, но я понял, что здесь убедительные слова не помогут, поэтому решил молчать. Капитан приказал мне идти под арест, и я пошел, не сказав ни слова, и проспал очень спокойно всю ночь. Утром капитан Бенземан выпустил меня из-под ареста, сам пришел ко мне в мой закуток на средней палубе и сказал так: «Ты мне нравишься, кузнец, и я считал тебя моим лучшим человеком — почему ты сразу не поднялся, когда я того потребовал? Разве ты не знаешь, что моих приказов здесь каждый должен слушаться?» «Знаю очень хорошо, — ответил я на это, — только вот о звуке свистка мне ничего не известно. Я вам не солдат!»

«Не волнуйся, — сказал он мне, — пусть будет так, как мы раньше условились».

На это я ответил, что согласен, и хорошо, что я не дал себя запугать и не изменил свое первоначальное намерение, потому что всякий раз, когда корабль причаливал, команда напивалась на берегу вдрызг, и меня, трезвого, в таком случае гоняли бы с одной работы на другую.