Последние пылинки

Потом она все-таки достает альбом с их детскими фотографиями. Распахивает, внимательно глядя на Анну.

Та криво улыбается:

— Хватит, а. Я не инвалид, не истеричка. Все нормально. Если будет совсем плохо — я скажу.

— Прости… — Тома смущается, заправляет волосы за ухо. — Вот, гляди, это мы с ним, только-только родились.

На детских фотографиях разница почти незаметна — два пухлых карапуза, таращащих в камеру круглые глаза. Потом, конечно, пошли бантики и смешные галстуки-бабочки, потом он целился из рогатки прямо в камеру, а Тома плела венки из одуванчиков…

Но они были так похожи, что все внутри обмирало, и Анна осторожно перехватывала Томину руку, что хотела перевернуть очередную страницу. До боли в глазах Анна всматривалась то в ее лицо, то в его, а потом неизменно путалась. Все смешивалось и дробилось, можно задержать ладонь на теплой Томиной руке, живой и надежной, и чуть погладить ее пальцами, словно задумавшись…

Новые фотографии, цветные и яркие. Постановочные кадры — он смотрит с неохотой, а Тома улыбается с преувеличенным счастьем в глазах. Они сидят вдвоем за партой, белые банты и темные хризантемы. Катаются на тарзанке. Плещутся в реке.

Его улыбка. Ее глаза.

— Хватит, — хрипло выдыхает Анна и кладет руку на Томину ладонь, крепко прижимая к холодным страницам. Запрокидывает голову, будто боится, что потечет. Кровь или слезы?

— Не надо было, я…

— Тома, прекрати. Хватит извиняться. Ты все делаешь правильно. Это я такая… слабая.

— Мы справимся, — снова бормочет Тома и крепко обнимает Анну за плечи. — Слушай, это Гришин дезодорант, да? Я же тебе показывала, бери мои духи, шампуни — все, что надо.

— Хорошо, — Анна никогда не признается, что набрызгалась мужским дезодорантом, только бы не чувствовать сладкие Томины духи. Теперь и правда пахнет мужчиной, слабый аромат едва ощутим, и Анна тянет этот запах в себя, и жмется к Томиному теплу, и дышит ей куда-то в шею…

— Все нормально? — Тома нервничает. Она не понимает, что происходит, это чувствуется лишь кожей. — Может, таблеток?..

— Дай мне минутку, и все пройдет.

Так легко представить, что Тома — это он.

Когда из детской появляется Тимур, Анна все еще прижимается к его матери. Тома чуть отстраняется, ласково гладит рукой ее плечи и спрашивает у сына:

— Ты почему до сих пор не спишь?

— Не хочу. Помоги мне с раскраской, — он выставляет вперед наполовину разукрашенный рисунок, черный контур и бледно-зеленый карандаш, на который мальчишка давил с такой силой, что остались глубокие следы. Это всего лишь приманка, это его желание побыть вместе с мамой.

Тома улыбается:

— Давай. Только недолго, ладно? И спать.

Тимур кивает, берет маму за руку и тянет на себя. Анна обжигает его взглядом — всего на миг она потеряла контроль, разозлилась, что он стоит тут, в пижаме, и забирает ее Тому с собой. Словно бы Тома теперь и не Тома вовсе, а ее мертвый муж…

Тимур не замечает этого взгляда, нет. Но он настороженно поглядывает на Анну и крепко держит маму за руку, будто боится, что Анна ее уведет. Он чувствует.

Чувствует сильнее, чем Тома.

И даже сильнее, чем сама Анна.

Они уходят в детскую, плотно прикрывают тонкую дверь. Тома спрашивает, какими карандашами они будут разрисовывать машинку. Тимур плачет.

Анна закрывает глаза.

***

Назавтра они вдвоем с Томой идут гулять. Тимур в садике, Надя в школе, Гриша на работе. А Тома, появившаяся сразу после обеда, то нервно улыбается, то пристыжено прячет улыбку:

— Нас на удаленку перевели, представляешь?.. Снова этот вирус, черт бы его выдрал. Буду из дома работать, с тобой больше общаться будем. Здорово же, а?

— Здорово, — отвечает Анна, укутанная в одеяло, словно младенец.

Вечером она не выдержала, сорвалась. Рыдала в ванной до икоты, забивала в рот махровое полотенце, окунала голову в холодную воду. Гриша выломал дверь, выволок насквозь мокрую Анну и передал на руки Томе. А потом, брезгливо сморщившись, пробурчал:

— Я же говорил.

Тома не ответила. Утащила Анну на диван, растерла махровой простыней, укрыла одеялом. Анна долго лежала, вцепившись в ее ладонь, и бормотала:

— Не бросай, только не бросай…

Тома тоже плакала. Обнимала, целовала куда-то в виски. Чужие, вроде бы, люди, за это время они стали единым целым.

А теперь идут в парк. Тома решила, что сможет доделать работу и вечером, а поэтому волочет Анну подышать свежим воздухом. В самый дальний парк увозит, только бы не бередить старые воспоминания. Анна сразу же понимает, почему, но молчит, спрятав опухшее лицо за цветастой маской.

В парке они снимают перчатки, стягивают намордники и бредут по аллеям, густо засыпанным желтой листвой. Ветер пахнет яблоками, и Анна с удивлением думает, что сейчас и сама съела бы сочное яблоко. Аппетит, покинувший ее после смерти мужа, будто возвращается под руку с зябким чувством.

Тома улыбается. Дышит полной грудью, по ее щекам бродит чахоточный румянец. Тома кажется на диво красивой. Если бы только не эти черные волосы, выкрашенные дешевой краской, так непохожие на его прическу…