Последние пылинки

И снова берется за готовку. Кажется, она чуть выдохнула — неприятный разговор позади, а это значит, что и Гриша будет доволен, и Анна вроде бы не обиделась. Тому так легко прочесть, и Анна пользуется этим, машинально крутя в руках тяжелый нож.

— Ань… — тихонько просит Тома. Анна натыкается на ее взгляд, прикованный к остро наточенному лезвию.

Хмыкнув, откладывает нож в сторону.

— Представляешь, а Надюшку завтра в школе награждать будут, за модель, она ее в компьютерной программе сделала… — Тома улыбается, слабо и через силу, но Анне нравится ее улыбка. Хорошая такая улыбка, беззлобная и простая. Анна вскидывает прищуренные глаза, ждет, пока силуэт на фоне белоснежного окна приобретет Томины черты и…

Все происходит в тот же миг.

В льющемся свете беспорядочно мельтешат пылинки. За Томиной спиной работает телевизор, яркие пятна сменяются болезненными вспышками. Масло греется в сковороде, чтобы обжарить лук с морковью до хрустящей корочки. Гладкая столешница холодит руки.

Тома смотрит на Анну и улыбается.

У Томы его улыбка. И глаза его — черные, чуть раскосые. В них искорками застывает тепло, словно утопленное в янтаре.

Анна замирает. Ей хочется вечно жить в этом моменте — нельзя вырыть себе могилу на тропинке, так пусть хотя бы так, в кухонной духоте, в солнечном свете.

Тома вздрагивает, и ее улыбка исчезает, словно ластиком провели:

— Ань, все в порядке? У тебя лицо такое, будто…

— Будто приведение увидела, — нервный смешок срывается с губ, и Томины щеки бледнеют. Она кивает, словно бы все поняла, отворачивается к сковороде. Горячее масло плюется на ее голые руки.

— Грамоту, Надюшке… — словно напоминает она сама себе.

Анна держит тепло внутри.

Теперь-то она никуда его не отпустит.

***

Тома встает по будильнику раньше всех — долго моет голову в ванной, потом сушит волосы на кухне, чтобы шумящим феном не будить обитателей квартиры, и только после этого готовит завтрак. Как только за окнами разгорается предрассветная серость, тяжело встает с кровати Анна.

Все еще больно. Но теперь рядом с болью едва шевелится слабое тепло.

Анна вползает на кухню, когда Тома красит ресницы дешевой тушью. Миг — и Тома застывает с лохматой кисточкой в руках, пока спина ее каменеет, а глаза вспыхивают настороженностью.

— Доброе утро, — хрипло бормочет Анна, наливая кипятка в кружку.

— Доброе… Ты чего так рано вскочила?

— Сколько можно дрыхнуть, всю жизнь просплю.

Анна садится напротив, всыпает в кипяток ложку растворимого кофе, невкусного и горького, размешивает бледно-коричневую жидкость. Тома делает вид, что кроме ресниц ее ничего не волнует в этом мире. Но она даже дышит по-другому — будто прислушивается, что на сей раз учудит Анна.

— Да не бойся ты, а, — хмыкает Анна. — Просто захотела встать пораньше. Никаких истерик, никаких побегов. Лопату все равно Гришка утащил.

Тома улыбается, но улыбка ничуть не похожа на вчерашнюю. Анна морщится.

— Просто хочу поговорить, — признается она, когда Тома завинчивает тушь.

— Давай, поговорим.

Но они болтают о глупом, о шелухе. Анна нашаривает нужные слова и тут же отпускает их, не выговорив, это как раненую рыбешку схватить за плавник и тут же выпустить обратно в речной поток. Анна и сама слабо понимает, что за тепло ворочается в ней, словно сонная Тефтелька, мяукающая у пустой чашки с кормом.

Тома болтает, успевая делать все и сразу: накладывать обед в пластиковые контейнеры с яркими крышками, готовить завтрак (крепкий сладкий чай, нарезанный сливочный сыр, обжаренные кусочки черствого хлеба в яичной корочке), расчесывать волосы и кормить Тефтельку. Анна же сидит, привалившись к стене, и едва ворочает языком.

Когда на кухню вплывает Гриша, зевая и почесывая пузо, его хмурый взгляд красноречивей слов.

— Просто встала пообщаться. Из дома сегодня — ни ногой, — отчитывается Анна.

— Надеюсь, — он хмыкает и идет в ванну.

Тома мимолетно улыбается. Наверное, она думает, что вся их семья наконец-то начала выбираться из сырой могилы бесконечного траура, куда всех загнала почерневшая Анна. И правда, последние недели прошли как в бреду, в забытье. Только теперь робкое, едва проклюнувшееся ощущение провернуло шестеренки и вновь включило время в этой квартире.

Но самое главное, что мимолетная Томина улыбка — та самая. Его улыбка. И Анна застывает, не в силах оторвать взгляд.

Просыпаются дети, мелькают на кухне, настороженно косятся на «тетю Аню». И Гриша, и даже Надя делают вид, что все в порядке — подумаешь, родственница приехала погостить. Только Тимур хмурится, глядит на тетку исподлобья, словно лишь она виновата в тревожном мамином взгляде и папином бурчании.

Завтракают, даже шутят — несмело, с оглядкой на Анну. Она все больше молчит, грызет сыр и щурится на солнце. Искоса наблюдает за Томой.

Кажется, что все и вправду налаживается.

Когда Тома сдергивает в коридоре ключи, Анна выходит следом за ней. Стоит, кутаясь в пушистый халат, внимательно наблюдает за каждым движением. Тома густо подвела глаза, взбила волосы и нацепила яркий фиолетовый плащ — тот словно бы кричит, что с трауром покончено. Вот она, жизнь.

Только фиолетовая почему-то.