Последние пылинки

— Спасибо, Том… — снова бормочет Анна.

— Брось, — она опаздывает, суетится. Ей некогда говорить об Аннином горе, но и уйти просто так она не может. Стоит, нерешительная, звенит ключами. — Ты же знаешь, я всегда готова помочь.

— Знаю. За это и спасибо…

Она тянется к Томе — несмело, будто боится, что та оттолкнет. Да, у Томы удивленное лицо, но она раскрывает объятия и крепко прижимает Анну к себе. Лица больше не разглядеть, но Анна щурится, представляет его глаза, его плечи, гладко выбритый подбородок и ту самую улыбку, что несмело касается губ…

Анна прижимается к Томе всем телом. Стискивает руками, гладит по спине.

В ноздри бьет запах сладких духов. Все не то — женская талия, мягкая кожа. Анна отлипает, стыдливо отводит глаза и улыбается так, будто вот-вот и вправду сойдет с ума.

— Пообещай, что сегодня все будет в порядке, — просит Тома. Она волнуется — еще бы, такого прежде не было, даже если учесть вчерашние лопату да кладбище. — Пообещай мне. Я могу попробовать взять еще один…

— Иди. Хорошей работы.

— Ань.

— Я же пообещала, так что не волнуйся. Из квартиры вообще ни ногой, забыла?

Тома кивает. Уходит, захлопывает за собой дверь.

На кухне не слышно ни единого шороха. Все они, даже маленький Тимур, жадно прислушиваются к разговору в коридоре.

Анна уходит в дальнюю спальню и без сил падает на диван, но долго не может уснуть, воскрешая перед глазами улыбку. Ей трудно понять, чья она, Томина или его.

Но сейчас это не так уж и важно.

***

— Давай альбом посмотрим, — просит Анна вечером, когда усталая Тома заканчивает с Надиными уроками и укладывает Тимура спать.

— Альбом?.. — кажется, Тома даже не понимает, о чем речь.

— Ага. С вашими детскими фотографиями.

Гриша смотрит телевизор — он сегодня подчеркнуто вежлив с Анной, но его темные глаза не дают поверить, что все наладилось, все подозрения с нее сняты. Нет — он пораньше приезжает с работы, он внимательно следит за каждым жестом, когда думает, что Анна не видит. Он наверняка уже тысячу раз сказал Томе, что зря она приютила в их квартире полоумную супругу брата, который только что умер от…

Хватит. Анна растягивает губы в улыбке и обнимает себя за плечи, будто пытаясь руками схватиться за боль и затолкать ее, огромную, обратно. Под ребра. Тома часто-часто моргает:

— Ты уверена, что надо?.. Только ведь получше стало.

Тома боится возвращения прошлых недель. Анна то выла, то лежала, будто мертвая, и смотрела в стену. То говорила без продыху — как они познакомились, как она отравилась в медовый месяц, как он сломал однажды ногу, и она боялась, дура, что все, не выкарабкается… То плакала, словно обезумевшая.

Но Тома упорно выхаживала Анну, с которой они до этого едва общались. Просто когда стало ясно, что родители Анны живут за тысячи километров отсюда, и из-за карантина их ни за что не пустят даже к родной дочери (родители в годах, и поздний ребенок стал очередным грузом на их плечи), Тома приехала, помогла одеревеневшей Анне собрать вещи и увезла в свою квартиру.

Так они и жили. Анна целыми днями дремала на скрипучем диване, взяв отпуск без содержания. Редко мылась. Ела, что дают, порой сама ползала до холодильника, порой голодала сутками.

Иногда ездила на кладбище рыть могилу.

— Доставай альбомы, — решается Анна. — Посмотрим.

Их детские фотографии хранятся здесь, у Томы. Та, уезжая от родителей, забрала с собой все без разбору. Там и сами они, мелкие двойняшки с одинаковыми лицами, и их маленькие родители, и чужие застолья, и праздники…

Тома снимает альбомы со шкафа, сдувает толстый слой пыли. Протирает обложки тряпкой, внимательно поглядывая на Анну, словно хочет заметить приближающуюся истерику и спрятать фотографии куда подальше. Анна выглядит спокойной, хоть в глазах у нее и дрожит влага.

Гриша елозит в кресле. Ему эта идея явно не по душе.

Тома садится рядом, прижимается к Анне горячим боком. Кладет на колени самый безопасный из альбомов, прикрывает ладонью.

— Ты уверена? — спрашивает еще раз. Смотрит в глаза, и Анна вздрагивает — его, его глаза! И как она раньше не замечала?.. Словно бы одни глаза достались при рождении сразу двум людям. Убрать бы эту тушь паршивую, что сыпется катышками, стереть подведенные брови и…

Пауза затягивается. Рука Томы на альбоме нерешительно приподнимается. Гриша кашляет.

— Все нормально, — отвечает Анна, стоит только золовке отвести глаза. — Ну, долго телиться будем?..

Тома осторожно приоткрывает альбом со слипшимися страницами.

Черно-белые фотографии, чужие лица. Гитары, пионерские лагеря, портреты с бабушками на фоне монохромной цветущей сирени.

— Это дед, — порой говорит Тома и едва заметно улыбается. — Вон, видишь, щеки какие?.. Надюшка в него пошла.

Многие лица незнакомы даже для Томы, и она, выждав пару секунд, в молчании перелистывает страницы. Анна видит все словно в дымке, но зато чувствует слишком много — горячий бок, вздымающаяся и опадающая грудь, темные глаза, что избегают сталкиваться с ней взглядом. Анна подается вперед, словно хочет рассмотреть чьи-то лица, склоняется над альбомом, и Тома ерзает, но не отодвигается.