Последние узы смерти

Вопящие в агонии легкие и мышцы ног превратили подъем в пытку. Каден насчитал сто ступеней, тысячу ступеней, но огонь внизу не отступал, разгораясь ярче и ярче, прогрызая обломки, превращая все, что устроили в Копье смертные, в прах и пепел, словно сама богиня явилась очистить свой монумент, омыть его оскверненную святость в непорочном пламени. Беглецам уже казалось, их тоже настигнет и возьмет огонь, но им ничего не оставалось, как лезть выше, и они, все в крови и поту, взбирались по угрожающе раскачивающейся лестнице.

Наконец, спустя еще тысячу ступеней, вокруг стало остывать. Каден с облегчением наполнил легкие, снова вдохнул, втягивая воздух большими глотками. Хотел окликнуть рвущегося вверх с пылающими кровью топорами Валина, но вместо крика получилось прерывистое сипение. Облизнув губы и сглотнув, он попробовал заново.

– Постой, – вырвалось у него. – Нужно передохнуть.

Обогнавший его на несколько ступеней Валин задержался, обернулся. Взглянул растерянно, будто забыл, где они и зачем здесь. Его изуродованные глаза слишком долго шарили по лицу Кадена. Наконец Валин кивнул:

– Место не хуже других.

Тристе навалилась на перила, застонала и сползла, почти распластавшись на площадке. Ее шумно вытошнило, рвота накатывала раз за разом, пока в желудке не стало совсем пусто. Блоха с Сигрид расположились друг против друга, одна десятком ступеней ниже площадки, другой – выше. Каден не понимал, какого врага они ждут. Солдаты не спрашивали, зачем они прорывались в Копье и что им тут делать. С ними Кадену было спокойнее – если бы не они, ил Торнья уже добился бы своего. И все же его страшили эти воины, готовые убивать, не задавая вопросов и не требуя объяснений. Каден не мог угадать, что они чувствуют, оставив за собой по всему городу след из мертвецов. Возможно, ничего. Возможно, это и означало – быть кеттрал. Возможно, их, как хин, учили изгонять из себя чувства.

– Что дальше? – спросил Валин.

Каден посмотрел на брата, перевел взгляд на Тристе. Та стерла с подбородка брызги рвоты и кивнула, закрыв глаза.

– Обвиате, – медленно проговорил Каден, силясь вместить в человеческие слова непомерную истину. – Близится время освободить… то, что мы несем в себе.

Блоха не обернулся. Не обернулась и Сигрид. Простые солдаты, верные своему ремеслу. Каден позавидовал их простоте. Убивай, беги, охраняй. Они встречали тысячи опасностей, но те опасности были человеческими: мечи, стрелы, огонь. Для борьбы с такими угрозами люди и созданы. Иногда они гибнут в бою, но никто не просит их перемолоть собственные жизни.

– Эта башня, – помолчав, сказал Каден, – связующее звено. Мост. Между этим и иным миром.

– Что бы это ни значило, – проворчал Валин.

– Я понимаю не больше тебя. Единственное, что знаю, – только отсюда могут вознестись боги.

Кажется, Валин хотел возразить, его снова одолевали сомнения. Но он только мотнул головой:

– Прекрасно. Вот мы здесь. На вершину вас проводим. И что тогда будет?

Тристе тихо всхлипнула – как рассмеялась.

Каден тронул ее за плечо, но обратился не к ней, а в себя, в глубину собственного сознания.

«Мы рядом, – сказал он богу. – Пора. Объясни суть обвиате. Скажи, как тебя освободить».

Он долго думал, что не дождется ответа. В сотнях футов под ними пламя жадно выедало тела и дерево, ревело, поглощая лакомые яства. Каждый вдох врывался в горло пеплом и жег раскаленным железом. У Кадена подкашивались ноги. Мокрая от пота кожа Тристе опаляла ладонь, точно лава.

«Говори, – приказал Каден, – или здесь и умрешь».

Внутри – молчание. Во внешнем мире – пожар.

И наконец бог отозвался: «Покорись, и я испепелю твоих врагов».

Каден угрюмо мотнул головой и подступил к краю площадки.

«Объясни суть обвиате, или я покончу с собой».

Рычание бога резануло мозг зазубренным лезвием: «Ты споришь со своим богом?»

Каден не сводил глаз с пожара внизу.

«Я учился у ног бога древнее тебя».

«Я обдеру тебя клинком воплей».

«Нельзя ободрать то, чего нет», – покачал головой Каден.

Он одним движением мысли приставил к горлу бога отточенный клинок пустоты: обещание и угрозу.

«До сих пор я тебя нес. Дальше не испытывай меня».

Мешкент, Владыка Боли, содрогнулся от ярости и обмяк. Голос, который открыл наконец правду об обвиате, отдавался в мозгу Кадена всхлипами заблудившегося в пещере ребенка.

– Что будет на вершине? – не вытерпел наконец Валин. – Боги просто… уплывут в небо?

– Не совсем, – тихо ответил Каден, зажав в себе тяжкую простоту истины.

– В каком смысле?

– Нужно соблюсти обряд. Сказать предписанные слова. – Каден помолчал, заставляя себя взглянуть брату в глаза, и договорил: – А потом нам придется умереть.

Все молчали. Лицо Валина исказили ярость или недоумение – будто что-то человеческое тщилось пробиться сквозь звериное бешенство, с которым он прокладывал путь через город. На долю секунды в его чертах мелькнуло смятение – смятение, горе, гнев. И все пропало, все чувства стерлись, как пятна крови, пролившейся и больше не нужной.

– Другого выхода нет? – спросил Валин.

Каден покачал головой. Этого он не объяснял им в доме Кегеллен. И незачем было, и слов не нашлось.