Последние врата

Да что там неплохо – всё было замечательно! Особенно – в Порубежье, где она пожелала задержаться, дожидаясь весны. Аргус, сердцеед вкрадчивый, сильный, нетерпеливый, встретил – нежнее некуда. А ревнив-то, лапушка: молодых витязей тут же с глаз долой в дальние дозоры услал – опять не успела диво это, Золотого Локка, разглядеть толком… Но всадник его красив, ой, как красив – глазами так и ожёг…

Вызвать бы надо, познакомиться поближе, приветить…

Куда там – привечать… Волнами накатывалась липкая дурнота, теснило грудь.

Венценосную знобило. За высоким окном весело звенела поздняя весенняя капель, навевая тоску по солнцу, по цветущим садам… Теплом дышала печь в убранной толстыми коврами светлице, жарко сияли светильники. Чомы-наперсницы, угадывая всякое невысказанное пожелание дражайшей повелительницы, двигались бесшумно и уверенно, излучали заботу и несокрушимую веру в её выздоровление.

Венценосная, попарив несравненные ножки в отваре одолень-травы, куталась в драгоценную пуховую шаль, вязанную с приговорами в едину новолунную ночь, пила горячий настой цветов о семи дерев, составленный заботливым Никтусом, сердилась: ни вчера, ни сегодня на Собор явиться не смогла. Собор и сам бы предстал пред её ясные очи, будь они нынче ясны. Но вот уж третий день, как будто туманом застит взгляд, в ушах – гулкий назойливый шорох, в груди – тяжесть и страх… Не оттого ли страх, что Высшие ещё третьего дня оплели все покои тревожащими душу древними рунами, а Тимус трижды обносил свой посох вокруг неё, будто чуя чёрный наговор? Да пОлно… Чей наговор, чья недобрая воля, чьи злые происки могли пробить броню оберегов, искусными руками вплетённых в её ожерелья, венцы и наплечники? Кто дерзнул покуситься? Мысли, перебирая имена и лица, мешались, путались, зябко скакали в такт отбиваемой зубами ознобной дроби. Четверть века всякая тварь подвластного ей Мира молилась на неё, и вот на тебе – дождалась! Холод и страх…

Вечерняя перекличка дозорных стихла, заступил ночной караул. Бледный неживой свет от наверший посохов тускло озарял холодный сумрак дальнего, потайного, зала дворцовой библиотеки. Вокруг стола, усыпанного ненужными более свитками, всё ещё сидели высшие маги Собора – совещались. Закрывая и отодвигая от себя тяжёлый фолиант, Тимус раздражённо говорил:

– Я не могу распознать наговор, ты не можешь, он не может…никто не может! Но вот что это – наговор, наговор смертельный, – сомнений нет.

Неподвижные фигуры у стола помолчали. Потом кто-то отозвался, и разговор пошёл по существу дела, потому как теперь исход стал ясен каждому, и говорить следовало не о целении. Не консилиум целителей – сборище распорядителей похорон.

– Может, дать знать в Крепость? Может, Аргус…

– И Аргус не сможет! Если… не сам заклятье наложил.

– К чему ему? И так стелилась перед ним…

– Ну, приелась…

– Он не из тех, кому власть приедается.

– Может, другую приглядел…

– Венценоснее этой? Нет, ему ни к чему… А дать знать придётся… на днях.

– А чего ждать?

– Дела в порядок приводить надо, вот чего.

– Торопиться нельзя, братья…

– Кто возьмётся о преемнице спросить?

– Кто-кто? Как возьмёшься, когда не распознали ничего? А вдруг это ещё не конец? Не она, так Аргус… тебе этот вопрос попомнит. Сам и спрашивай!

– А к чему спрашивать? Я вот и так знаю, кто преемница. Да и кто из нас не знает…

– Когда это чомы венцы получали?

– Не это важно, братья. Я вот другое теперь знаю: появились свежие – небывалые – силы в наших рядах, и вовремя не распознать их источника – смерти подобно!

– Никтус, ты-то чего молчишь?

– На днях это вряд ли случится. Думаю, до лета протянет. Должна протянуть, – добавил многозначительно. – Тогда, может, и сей небывалый наговорщик себя объявит… Тогда же и Аргуса известим, и о преемнице потолкуем… А пока, конечно, мы с Тимусом её – не чину, понятно, – подготовим. Как и дела…

* * *

Приграничье готовилось к новой большой свадьбе.

Никтус навестил хозяев Терема в конце весны. Был бодр и весел, принял участие в Большой охоте и пожелал произвести смотр Зелёных дружин. Приветил лучших мастеров боя, с Ларом и парой младших магов прогулялся на Чёрные Болота за молодым листом дикоцвета – потом благодарил старшину за невиданное зрелище, балагурил. Явил себя добрым сотрапезником – Сершу, а чутким исповедником – его владетельной супруге. С ним декламировал застольные вирши и разбирал по статьям новоприобретённых вороных шумилок, с нею, уединявшись в дальней светлице, вёл долгие обстоятельные беседы о том, о сём, рассказывал столичные новости. После его отъезда, по рассылу приглашений именитым соседям (особливо – Аргусу, давнему приятелю владетельной чины, а также тем славным боевым магам, кого держатель Порубежья сочтёт возможным снять с передовой и захватить с собой на празднество), Петулия была немедленно призвана в Терем, и начались бурные предсвадебные приготовления.