Последний день

Я смотрел на это любимое мною существо, и сердце готово было выскочить из моей груди. С самого его появления на свет я не ощущал ничего подобного, но сейчас каждую клеточку моего тела, буквально каждый волосок наполняет невероятное чувство любви. Как бы я хотел отдать ему свой язык, свои ноги, свое дыхание, всю свою кровь! Как бы я хотел из своей любви сотворить лучшие картины для его глаз, красивейшие мелодии для его ушей, нежнейшие сны для его мысли и сердца! Ах, если бы я мог превратить свое тело в доспехи, что раз и навсегда уберегут его от клыков несчастья и когтей скользкого зла!..

Я чуть не потерял сознание, вспомнив про то, что этот ребенок, уже потерявший мать, спустя считаные часы потеряет и отца. В чем же он так провинился перед судьбой? Он ведь и без того родился безмолвным инвалидом! Все тела суть тюрьмы; но до чего же страшно отбывать наказание в изуродованной природой тюрьме, в этой тюрьме-в-тюрьме!.. Так же обстоят дела и с «семейным» нашим статусом. Все мы – сироты, но до чего же сиротливы те, кто потерял своих отцов и матерей! Они – сироты сирот. Действительно ли Бог «за вину отцов наказывает сыновей»? Справедливо ли посылать оскомину в рот тем, кто никогда не ел винограда отцов? А может, природа самостоятельно, словно некий ребенок, невежда или пьяница, решает поиграться человеком и создает существо, подобное Хишаму? Умно! Так никто никогда не поймет природный порядок (если, конечно, он вообще существует).

Мысли с ужасной скоростью разбегаются, но я возвращаю их обратно к Хишаму – к правде, что переполняет мою самость, к истине, которой и ради которой я живу. Она в моей крови, в моих костях, в моей плоти, она в моих извилинах, в ударах моего сердца. Я забываю о том, что этот день – мой последний в этом мире, что меня многое связывает с другими людьми; долгие мгновения я размышляю о природе – ее небрежности или порядке, ее несправедливости или праведности.

Мною, наконец, овладело долгожданное, удивительное чувство: я ощущаю себя морем, переливающимся через край и не теряющим ни одной своей капли. Во мне каким-то чудом прибывает вода, не знающая преград или берегов. Первые мои волны тянутся к Хишаму, а вслед за ним – к белым розам, к бабочкам, к саду, деревне, горам, синему небу над ними, солнцу… Эти нежные, беззлобные, чистые волны готовы преодолеть само бесконечное, чтобы бережно, с материнской нежностью омыть всякую живую или неживую вещь. Эти вещи – знамение красоты и чистоты, и нет никакой разницы, например, между совой и летучей мышью, газелью и кузнечиком, жасмином и елкой, царем и изгнанником, гением и невеждой, верным и неверным, Полярной звездой и дорожной пылью.

Все превратилось в бесформенное, бесцветное, безвкусное месиво, и я стал этим всем. Нет у меня отныне ни врагов, ни конкурентов, меня не пытают минуты и секунды, никто не тащит меня вперед или назад, вверх или вниз. Я ничего теперь не боюсь в этой вселенной.

Последнее, что пришло мне на ум, – это вопрос о природе нового моего чувства. Кажется, я долго подбирал слова, пока не понял: это чувство зовется любовью. Так я впервые за долгие годы понял смысл жизни как таковой.

Да, мое сердце исполнилось любви, когда я смотрел на своего ребенка и пытался постичь то, что таится в его чистом сердце и удивительной голове. Он смотрел на розы не мигая. Что завело его в этот мир неподвижного созерцания? Розы? Бабочки? Солнце, воздух, небо? А может, сожаление о том, что ему суждено прожить всю жизнь в узкой и темной тюрьме?.. Я не знаю.

Не знаю, сколько времени я стоял и смотрел на сына, который даже не замечал моего присутствия, но отчетливо помню, что, будучи уже не в силах сдерживать свои чувства, бросился к нему, обнял со спины и горячо поцеловал в затылок. Он же отпрянул от меня, словно ужаленный, перевернул коляску и упал в куст жасмина, и в тот миг, когда он падал, мои уши оглушил его крик:

– Папа! Что ты со мною сделал?!

Я остановился как вкопанный, не веря своим глазам и ушам, меня била дрожь. Не будь я свидетелем этой сцены, то подумал бы, что у меня лихорадка. Я толком не мог вымолвить и слова.

Хишам заговорил! Действительно ли это он говорил? Мой сын сейчас отважно сражается с розами и камнями, размахивая своими сильными руками и худыми ногами… Действительно ли он двигает ногами? Откуда взялась эта кровь, что испачкала камни и розы? Она капает со лба Хишама. Он разбил голову! Он расцарапал лицо о шипы!.. Боже, как жалобно он стонет!

Помнится, я бросился к своему ребенку, забыв обо всем, в том числе о шипах, раздиравших мои руки, но ни на миг я не забывал о сыне. Разом улетучились все страсти и желания; единственное, чего я хотел, – прилепиться к Хишаму и отдать ему всю ту кровь, которую он потерял, чтобы еще раз услышать от него заветное «папа!»

Я попытался его поднять, но не смог. К вящему моему ужасу, он сейчас напоминал тяжелую тряпичную куклу: расслабленные шея, руки и ноги безвольно свисали, дыхание сбилось, глаза закрылись… Я не понимал, спит он или же…