Последний день

Потому-то, разорвав письмо и увидев написанное Руʼйа свое имя, я снова услышал ее голос из темени той далекой ночи. Я попытался было вновь попробовать на вкус радость той ночи; моя кровь закипела, мое сердце чуть не выскочило из груди, но все было тщетно. И все же я услыхал внутри себя скрежет ворот, запечатанных Руʼйа перед ее отъездом к любовнику… Неужто ее вожделенная «новая» любовь обратилась в пыль? Иначе каков смысл ее письма? Да, она захотела распахнуть настежь захлопнутые ее рукою врата, и только она знает, как именно это следует сделать.

Я не вправе иначе толковать ее послание. Разрывая конверт, я думал, что мне предстоит нелегкое чтение десятков оправданий женщины, которая, быть может, нуждается в деньгах. Я воображал себе письмо, полное вопросов о Хишаме, просьб о разводе или о передаче оставленных ею дома документов. Но нет. Все письмо ограничивалось одним словом и тремя знаками пунктуации: «Муса!..» В нем не было ни даты, ни заголовка, ни подписи, ни новостей. Я непременно заподозрил бы розыгрыш, если бы не узнал почерк жены, не услышал в одном-единственном слове солоноватый запах той ночи, под махровым одеялом которой она впервые назвала меня по имени и впустила радость завоевателя вселенной в мою убогую душонку.

Нет, это не розыгрыш. Руʼйа умышленно возвращает меня на двадцать лет назад в ночь скалы, моря, луны и звезд. Эта ночь – единственная константа моей и ее жизней. Она, наконец, поняла, что ее окружение – сплошной пустынный мираж, ей больно, она зовет на помощь, пытается дотянуться до прошлого, но ее рука не может всерьез приняться за разорение его могил. Она не находит в себе сил писать о причинах, вынудивших ее бросить сына, мужа, родной дом, ее гордость запрещает ей извиняться или оправдываться. А ведь она могла бы обвинить самого дьявола в случившемся, она могла бы упрекнуть меня в том, что я-де не уделял из-за хлопотной работы в Университете должного внимания ее женственности, истосковавшейся по хотя бы доброму слову. В конце концов, она могла бы написать, что, дескать, ее материнским чувствам и ее репродуктивной функции был нанесен непоправимый ущерб рождением сына-инвалида. Кто знает, может, это и впрямь является моим грехом, не ее?..

Да, Руʼйа могла так написать. Она могла написать еще больше, стремясь, по возможности, оправдать себя и оживить те нежные отношения, что когда-то давно нас связывали. Однако она пошла по другому пути и ограничилась напоминанием о первой ночи нашего настоящего знакомства, принесшей нам ту небесную радость, что только раз в жизни на несколько минут отпускается сынам и дочерям Адама. Руʼйа нашла только одно слово в обстоятельствах, так некстати нас настигших, и какое слово! Она, вне всякого сомнения, художница, которая одним словом может превзойти десятки пыльных томов. Пустись она в самооправдания или извинения, я подумал бы, что она изводит меня со вполне определенной, прагматичной целью; но она ограничилась одним-единственным словом-воззванием – последней крупицей волшебства, покорившего нашу с нею судьбу, вознесшего нас и над херувимами, и над серафимами. Она точно знает, где и когда мы взяли за руки ту Волю, что хранит все и все забирает, и поэтому спрашивает: «Я вернулась в нашу с тобой точку невозврата. Вернешься ли ты?»

Эх, Руʼйа, Руʼйа! Я больше твоего хотел бы вернуться, но кто вернет мне мое тело, мое сердце, мои мысли? Кто зажжет страсть за этими поношенными ребрами? Что толку в подобном возвращении без человека, которого объели дни и ночи? Годы, долгие годы почти что загасили в этом несчастном нечто, называемое любовью…

Я сказал «почти» потому, что я снова испытываю нежность по отношению к тебе, дорогая Руʼйа! Я хочу хотя бы еще один раз увидеть тебя или услышать. Ты ничего не знаешь о Последнем дне, ничем не обнажаешь сожаления о своих грехах. Пускай твое письмо намекает на раскаяние, пускай, но я жду большего.

Удивительно! Зачем мне это «большее»? Почему мне не хватает твоего красноречивого письма? К чему мне вообще какая бы то ни было сатисфакция? Мне осталось жить считаные часы. Зачем мне твои слова – высказанные и невысказанные? Зачем мне твои – или чужие – поступки? Мой расчет с миром окончен или почти что окончен. Я должен превратить последние свои часы в праздник, которому позавидуют люди, должен отомстить вселенной, прокричать ей: «Сегодня я с легкостью сбрасываю твое ярмо! Сегодня я стираю тебя из своих глаз и ушей, сердца и мыслей! Сегодня я вымываю тебя из своей крови! Сегодня меня не волнуют твой гнев и радость, не интересуют твои угрозы и обещания! Сегодня мой и твой Последний день! Где меня нет, там нет и тебя; где заканчиваюсь я, там заканчиваешься и ты…»