Последний день

Так я хотел бы обратиться к миру, отречься от него и, наконец, превознестись над ним. Но для этого мне не хватает смелости. Я по-прежнему нуждаюсь в благах этого мира: я жду слова Руʼйа, ее раскаяния, ее любви, я предвкушаю собственное назначение деканом факультета, я предвижу момент, когда Хишам явит миру своей гений и когда его имя будет упоминаться вместе с именем его отца… Я хочу бессмертия! Коль скоро я сам не сделал ничего примечательного, пусть бессмертие высечет в граните имя человека, произошедшего из моих чресл, пускай о нем говорят как о моем сыне, мне хватит и этого.

Я вспомнил о Хишаме, и вся моя обвинительная речь против мира начала рассыпаться. Я не могу добровольно уйти из мира, где есть Хишам, тем более, после того как он пошел и заговорил. Как я смею очиститься от этого мира или исторгнуть его из себя? Я притянут к нему такими канатами, что куда крепче тех, что притягивают пароходы к пирсам.

Я знал, что мальчик спит в своей комнате, и, хотя искренне желал ему отдохнуть как следует после тех приключений в саду, не сдержался, подошел к двери спальни и тихо ее приоткрыл. К моему удивлению, Хишам не спал. Он сидел в кровати, обхватив, словно иной мыслитель или богомолец, свою огромную голову руками. На этот раз он заметил меня в узкой щели дверного проема и негромко сказал:

– Ты пришел вовремя, папа. Проходи, садись рядом. Я расскажу тебе о своем сне. Я до сих пор о нем думаю.

Я подошел, обнял его и поцеловал.

– Говори, – сказал я, устраиваясь поудобней.

– Ах, если бы я умел фотографировать!..

– Ты предпочитаешь фотографию всем другим видам искусства?

– Да. Я хотел бы запечатлеть кое-что, прежде чем оно убежит прочь от моих глаз.

– Что именно?

– Не «что», а «кого», мужчину, подарившего мне утреннюю звезду.

– Утреннюю звезду?!

– Да, утреннюю звезду.

– Сынок, я ничего не понимаю. Расскажи, пожалуйста, поподробнее.

– Слушай, папа, и, прошу тебя, верь мне. Я попытаюсь рассказать обо всем так, как оно было на самом деле. После прогулки у клумбы я действительно заснул. Во сне я шел по узкой тропинке, как-то необычно прочерченной на огромной пустой равнине, не знаю, как и почему я там оказался, и тем более, куда она ведет… Вообще-то, удивительная вещь, папа! Веришь или нет, но все эти годы во снах я либо ходил, либо летал, либо с кем-то спорил или произносил речь перед шумной толпой.

Внезапно, как это бывает только во снах, вся равнина свелась в узкий, темный подвал. За спиной вдруг раздался жесткий голос: «Не смей останавливаться или оборачиваться назад!» Время от времени кто-то сзади бил меня железным прутом, а я шел вперед, натыкаясь на тысячи препятствий. Мне было страшно: я не понимал, сталкиваюсь ли с неодушевленными предметами, с растениями или животными.

Когда я чуть не шмякнулся оземь от страха, то услышал голос, но другой, не тот, что подгонял меня в начале сна. Он говорил, а моя кровь блаженно холодела, мои раны быстро затягивались. Голос сказал: «Не бойся. Утренняя звезда поджидает тебя у выхода из подвала»… Наконец я добрался до дверей подвала и лицом к лицу столкнулся с мужчиной, которого сначала принял за джинна. Он был одет в синюю, как высокое весеннее небо, мантию, у него была длинная седая борода, на голове красовался синий тюрбан. Из его глаз струился спокойный, теплый свет, и, если бы не этот свет, я не увидел бы его доброго лица. Только-только светало, звезды наверху еще перемигивались и смеялись. И я, и он молчали. И тут он протянул руку, сорвал с неба самую яркую, самую прекрасную звезду и приколол, как орден, к моей груди. «Вот, она – утренняя звезда», – сказал он и исчез. Подумать только! Этот дух каким-то образом сорвал с неба звезду!.. Я попытался было его позвать, но голос мне изменил, и я проснулся.

Хишам замолчал. Выдержав довольно мрачную паузу, он угрюмо спросил:

– Папа, как ты объяснишь этот сон?

– Ах, Хишам! Когда б я только был толкователем снов…

– Как ты думаешь, есть ли у снов смысл?

– Смысл есть у всего, что существует во вселенной, но как нам узнать смысл всего?

– А было бы неплохо, папа…

Хишам снова замолчал, вернувшись к своим мыслям, ну, или к своей необычной молитве.

Час одиннадцатый

Ко мне в комнату вбежала заплаканная, убитая горем ʼУмм Зайдан. Беспокойно простирая руки, она жалобно причитала:

– Несчастный! Несчастная!

– Кто несчастен, ʼУмм Зайдан?

– Этот бедняга и его жена!

– Кто?

– Глава!..

– Какой глава? Глава деревни?

– Да-да, глава деревни, ʼАбу Шукр Аллах.

– Что случилось? Он умер?

– Ах, если бы!

– Так почему же он несчастен?

– Ты не слышишь, как воют его домочадцы?

– Конечно слышу, ʼУмм Зайдан. Как ты смогла определить источник звука?

– Мне рассказала соседка минуту назад.

– О чем?

ʼУмм Зайдан снова всплеснула руками, ударила себя по щекам и провела пальцами по лицу так, будто хотела до крови его разодрать, затем бросилась на тахту, взлохмачивая свои седые волосы и избивая ладонями дряхлые бедра.

– Слава Твоему имени, Господи! Где Твое сердце? Где Твоя милость? Где Твоя справедливость?.. Прости меня, Господи! Прости меня…

– При чем здесь Бог, ʼУмм Зайдан?