Последний гвоздь

Но капли ни во что не превратились. Они испарялись, как только приземлялись на теплый асфальт, и в конце концов он поймал себя на том, что переходит дорогу, поворачивает ключ в замке и открывает дверь.

Из квартиры доносилась спокойная музыка со звуками пианино, скрипки и трубы с сурдиной. Это была последняя композиция из «Closing time» Тома Уэйтса[6], самого любимого Сониного альбома, и когда заиграла «Ol’ 55» с той же пластинки, он понял, что она весь вечер играет на повторе.

Он снял обувь, повесил пиджак на свободную вешалку и прошел в гостиную, где остановился, скользя взглядом по Соне и Матильде, которые сидели точно так, как он себе представлял: близко друг к другу, среди подушек, попивая горячий чай.

– Привет, – сказал он, подняв руку.

– Привет, – ответила Соня и от незаданного вопроса, где он был, между ними выросла невидимая стена.

– Пойду ложиться, – сказала Матильда и после долгих объятий с Соней встала с дивана и пошла ему навстречу.

– Спокойной ночи, – произнес он, намереваясь ее обнять, но это так и осталось намерением, потому что она просто прошла мимо, не сказав ни слова и не взглянув на него. Просто мимо.

Он смотрел ей вслед, когда она поднялась по лестнице на второй этаж. Конечно, она на него злилась.

– Слушай, думаю, я тоже пойду, лягу, – сказал он через некоторое время и собрался повернуться.

– Никуда ты не пойдешь. – Соня долила себе чай в чашку. – Иди сюда и сядь. Хочешь, есть чай.

– Любимая, – произнес он, протяжно выдыхая. – Я совсем замучен и…

– Сядь, – прошипела она, стараясь скрыть, как сильно на самом деле злится. – Думаешь, ты один устал? Что на первом месте только ты и твои потребности? Нам нужно поговорить, тебе и мне, прямо сейчас.

Он кивнул и сел в кресло. Она права. Конечно, им надо поговорить. Вероятно, им понадобилось бы разговаривать много часов, чтобы друг друга услышать. Но этот разговор не приведет к взаимопониманию. Он почувствовал это сразу, как увидел играющие на потолке тени.

– Я понятия не имею, что ты делал и где был целый день, – начала она, стараясь не расплакаться. – Но одно я знаю – твое поведение сегодня, когда мы должны были увидеть Теодора, это что-то…

– Любимая, – перебил он. – Я могу объяснить. Как я и подозревал, там что-то не…

– Нет, слышать не хочу… – она протянула вперед руку, закрываясь от него. – Мне совершенно неинтересны твои подозрения и объяснения.

– Соня, послушай. Речь идет о нашем…

– Нет, сейчас твоя очередь слушать и дать мне сказать.

Он не прореагировал ни словом, ни кивком.

– Наш сын покончил с собой, – продолжила она. – Никому такого не пожелаешь. Это противоестественно и немыслимо просто принять, как часть жизни. Нет никаких инструментов, методов, чтобы пойти дальше. К тому же, прошло всего несколько дней, так что мы все по-прежнему в шоке и, наверняка, реагируем совершенно по-разному. Но взрослые тут мы с тобой. Как бы мы ни реагировали. Что бы ни происходило, это мы отвечаем за то, чтобы мы все это пережили, и в таком случае мы не можем позволить себе сцены, как сегодня утром. Понимаешь? Так нельзя. Мы должны держаться вместе и поддерживать друг друга. Только так мы можем со всем этим справиться. Все остальное может подождать. – Она искала подтверждение в его взгляде.

– Проблема в том, что это подождать не может, – сказал он, удостоверившись, что она закончила. – Я понимаю, что вы, должно быть, ужасно себя почувствовали. Но если бы я не устроил тогда сцену, не сделал именно то, что сделал, если бы кто-то другой, а не Коса провел вскрытие, то, что я подозревал, не всплыло бы на поверхность. Понимаешь? Просто что-то не сходится. Хотя бы если взять, как долго нам пришлось ждать, прежде чем мы его увидели.

– Пожалуйста, не хочу это слушать.

– Соня, они нас обманывают. Ты же была там и слышала – они говорят, что он разорвал простыню и сплел из нее веревку. Ведь так? Но, по словам Косы, следы вокруг шеи указывают на то, что это было что-то гораздо более гладкое, как электрический провод или подобное…

– Ты меня слышишь? Я правда не хочу.

– Ты разве не понимаешь? Они что-то скрывают.

– Нет, это ты не понимаешь. Я не хочу слушать про вскрытие моего сына. Не хочу слушать, что что-то не сходится. Не хочу. Теодор мертв. Этого не достаточно? Тебе правда нужно что-то еще?

– Мне нужно знать, что случилось.

– Что случилось. О’кей, – Соня кивнула. – А что потом? К чему это должно привести? Он вернется к жизни и приедет домой? Да? Ты так думаешь? Что все вернется на круги своя?

– Нет, но…

– Так почему ты все равно продолжаешь? К чему все это приведет?

– К тому, что мы узнаем, что на самом деле произошло. Что мы вместе сможем проживать горе, зная правду, а не какую-то пересказанную историю, которая…

– Правду? – Соня закрыла глаза и покачала головой. – То есть эта чертова правда. Ты только о ней и говоришь. Правда, правда, правда. Кроме нее для тебя больше ничего нет? Она важнее всего и стоит выше всего?

– Нет, но если мы ее не узнаем… Если не узнаем, что произошло на самом деле, это останется открытой раной на всю нашу оставшуюся…