Последний гвоздь

При свете рабочей лампы в подвальном кабинете Фабиан наносил двухкомпонентный клей на тонкие деревянные края. Затем он подул на обмазанную клеем поверхность, вставил деталь на место и прижал, надавливая как можно равномернее.

Это была последняя деталь, и старая спиритическая доска снова выглядела целой. Трещины после его вспышки гнева, безусловно, будут видны, если внимательно присмотреться. Но в целом последствия были не такими уж серьезными, как от некоторых других его ошибок.

Последние несколько часов он долго прогуливался на свежем воздухе. Сначала прошел вниз к лесу Польше и пешеходному мосту через рельсы. Затем спустился к купальне Польшебаден, снял ботинки и пошел на север вдоль кромки воды по каменистому песку.

Через час или около того от острых камней и расколотых ракушек у него заболели ступни, а рядом с местечком Хиттарп он порезался об осколок стекла. Но просто продолжил идти, и еще через час боль в ногах утихла.

Недалеко от побережья Гро лэге он разделся и зашел в воду. Мысль о том, чтобы просто продолжать плыть, прямо в бесконечность, сопровождала его. Но что-то его остановило, и, вернувшись, он уселся на песок, обсыхая на солнце.

Там он сидел, глядя на море и датские поля, мерцавшие у горизонта, и принял самое сложное в своей жизни решение: с этого момента он перестанет пытаться выяснить, что на самом деле случилось с его сыном.

Он ощущал это как очередное предательство Теодора, и в каком-то смысле убегал от долга, который был обречен выплатить. Но в том месте и в то время он решил оставить все как есть. Принять то, что он никогда не узнает правду, и что все следы и зацепки, которые указывали на все, что было сделано неправильно, будут похоронены вместе с Теодором.

Соня, Коморовски и все остальные правы. Не имеет значения, насколько близко он подберется к истине, он все равно никогда не сможет повернуть время вспять. Что случилось, то случилось, и некоторые вещи лучше не трогать.

Во второй раз за это лето он выдвинул средний ящик тумбы и достал матерчатый сверток, положил его перед собой на стол рядом со спиритической доской, развернул и посмотрел на пистолет, который его сын принес домой в ту роковую ночь, когда побывал в Эльсиноре вместе с бандой «Смайл».

Он пытался выпытать у него, где он взял пистолет, но так и не смог добиться ничего, кроме очевидно заученного подобия ответа. Это был пистолет «Heckler & Koch USP Compact» 9 мм, модель, разработанная для ближнего боя и широко используемая датской полицией. Больше он ничего не знал, а поскольку серийный номер был стерт, пистолет невозможно было найти в базе данных.

План состоял в том, чтобы отдать его датчанам и позволить им изучить и проанализировать его. Но там, на нагретом солнцем песке Гро лэге, он передумал. Никто никогда его не получит. Вместо этого он от него избавится. Убедится, чтобы он навсегда исчез вместе со всеми остальными открытыми вопросами.

Он снова сложил ткань, отложил сверток в сторону и проверил клей на стыках, затем достал самую мелкую наждачную бумагу, которую только смог найти, и начал осторожными движениями шлифовать склеенные края. С этого момента он будет смотреть вперед и уделять все внимание Соне и Матильде. Если они все еще заинтересованы в том, чтобы он присутствовал в их жизни.

А в этом совсем не было уверенности. Взгляды, которые они на него бросали, и слова, которые произносили, еще долго будут звучать эхом. Возможно, всегда. Но он должен попытаться.

Как только закончит доску, он собирался подняться с ней наверх к Матильде и попросить прощения. Никаких оправданий или отговорок, а только искреннее извинение за утренний выпад. Он должен дать ей понять, что она может спускаться в подвал столько, сколько ей захочется, чтобы установить контакт с духом, которого она называла Гретой. Если это то, во что она верит и в чем нуждается, чтобы справиться с горем, он мешать не будет.

Что касается Сони, то он не знал, что делать. Здесь не было никаких оправданий, которые могли бы что-то изменить. Никакие извинения не исправят ситуацию. Не важно, что он будет говорить. Она приняла решение, и в какой-то степени он мог ее понять.

За эти годы он делал все что мог, но все еще был так далек от идеала. Оставалось еще так много, чего ей хотелось, но что он никогда не смог бы ей дать. Так много, что возникал вопрос, хочет ли он сам продолжать.

Он закрыл глаза, провел рукой по доске и отметил, что поверхность была настолько гладкой, что его пальцы почти парили над деревом. Безусловно, он чувствовал стыки, но они были почти незаметны. Как будто в самом дереве заключалась целительная сила.

Когда он снова открыл глаза, ему показалось, что он видит доску впервые. Мастерство, текстура дерева – какая она на самом деле красивая, хотя уже настолько старая и потертая, что некоторые буквы и цифры почти исчезли.

Что, если это правда?

Что, если Матильда была права?