Последний камень (СИ)

— Здравствуйте, граф, — поздоровался он тихим и спокойным голосом.

— Здравствуйте, — я слегка волновалась, глядя на него во все глаза. — Это вы забрали моего Барса? Мне так сказал Рамиро Алва.

— Разумеется, — подтвердил он, без тени улыбки на бледном лице. — Именно я. Мне приходится забирать души умерших котов в Закат.

Мне было десять лет, я лежала в своей комнате, в замке Эпинэ, закутавшись в одеяло, и затравленно смотрела на Чужого. Кажется, взмахом руки или щелчком пальцев он зажег уже погасшие свечи, и они заполыхали тревожными желтыми огнями. Смотреть в его ярко-зеленые глаза казалось для меня невыносимым, потому что этим взглядом, наверное, он виде человека насквозь.

Наш разговор шел долго. Обо мне и о моем брате, который пока, насколько известно Леворукому, благоразумно молчит, запуганный чужаками в доме, но, как любой ребенок, способен проболтаться о единственной сестре по имени Рейчел. Чужой не искушал и не настаивал на необходимости оборвать его жизнь, но задал всего лишь один вопрос.

— На что вы рассчитываете, графиня? — теперь он намеренно назвал меня настоящим титулом. — Чем готовы пожертвовать ради того, чтобы сохранить свою тайну?

Служа на юге Эпинэ, это будет сделать почти невозможно, и все-таки шанс у меня имелся. Сперва я стану перетягивать грудь длинными кусками плотной ткани, а потом — пить какие-нибудь идеально подходящие для такой ситуации отвары. Но ни один мужчина не обошелся без убийства невинного человека, значит, за это придется взяться и мне.

Прости меня, Эдвард!

Тогда я долго колебалась и смотрела широко раскрытыми глазами на Леворукого, а тот молчал, рассматривал неказистую обстановку комнаты, которую, впрочем, даже при стольких свечах ночью рассмотреть трудно.

Время текло медленно, а воск тихо капал в медные отверстия подсвечника и застывал крупными светло-желтыми каплями. Свечи плакали и умирали. Я тоже хотела бы плакать, но у меня не получилось. Эдвард… Маленький и веселый мальчик, который никому ничего плохого не сделал, но мог подвести меня и матушку под еще больший гнев марагонского мерзавца… Если он останется в живых и узнает, что необходимо держать язык за зубами, справится ли? Не потребует ли от меня отречься от титула графа в свою пользу? Делать, это ему, по сути, незачем, Окделлы потеряли все, однако я продолжала помнить то, как дядя прадеда Святого Алана убил всех братьев и сестер маленького Эдварда, в надежде на герцогство. Я слишком много помнила и слишком много боялась. Страшно не наедине с солдатами бастарда, страшно наедине с раздирающими тебя противоречивыми мыслями.

— Что вы решили? — спросил Леворукий ближе к утру, с той же холодной учтивостью. — Мне пора уходить.

— Только если это будет быстро, — ответила я глухо, уткнув лицо в ладони.

Вина от того тяжелого поступка терзает меня до сих пор. Через несколько месяцев матушка написала мне о том, что на Эдварда упала тяжелая картина и что он погиб, однако ни слова о том, что братец успел рассказать Лараку что-нибудь ненужное.

Я помню, как через год, мучимая чувством вины, попыталась спрыгнуть с башни замка Эпинэ, однако эр Шарль схватил меня за шиворот, оттащил оттуда. Сопротивление сломили сильные затрещины, а потом он велел мне выпить бокал разбавленного вина и прекратить биться в истерике. Но рассказать ему про Леворукого я не решилась.

Вздрогнув и помянув Четверых, Рейчел перелистнула несколько страниц. Она отчаянно не хотела читать о том, что ее дальняя прабабка совершила страшное, но понимала, что любой поступок может оправдать. Только как?

Моя жизнь была посвящена войне — мои руки огрубели, голос стал резким и низким, даже не возникло необходимости пить травы, а грудь почти не выросла, впрочем, это характерная черта многих северянок. Эр Шарль знал о моей тайне, однако, в один прекрасный день ее узнал и второй человек. Черноволосый, как его безумный отец, и синеглазый, как его прекрасная мать. Но он ни разу не высказал мне своего неудовольствия по тому поводу, что вынужден служить под началом женщины.

Заходя дальше, могу сказать, что меня, одетую в мужское платье, вынудили жениться на переодетом в женскую одежду, Эрихе фок-Варзов, опальном для своего семейства родственнике Михаэля. Матушка была рада этому браку, я — нет, но приходилось отдавать долг своей фамилии.

Под достоверным предлогом я скрылась в замке через три с половиной месяца, когда мой округлившийся живот уже невозможно было скрыть доспехами или мешковатой одеждой. Так родился мой единственный сын Эдвард — его я назвала в честь того, чья жизнь когда-то была вероломно отобрана родной сестрой.

А потом я умерла в Торке, разумеется, для всех, кто не знал о моей тайне, потому что попала под угрозу разоблачения. Получив тяжелую рану, я была тайно излечена и увезена Рамиро Алвой в надорский замок. Мой отчим тогда ушел в Закат, матушка болела и готовилась занять свое место в Рассветных Садах, сводные же братья делили Надор, сестры и вовсе уехали в Олларию, чтобы предстать ко двору, поэтому никаких забот у меня не оставалось.