Последний ход

Внутри блока № 11 мы спускаемся по лестнице в камеру № 18. Моя семья слышала много историй об отце Кольбе, но ни одна из них не рассказывала о том, как я навещала его в этой камере. Поначалу произносить слова трудно; но затем они приходят сами, слетая с моих губ, как бусины чёток, скользящие между пальцев. Когда я заканчиваю, все ждут меня снаружи, а я задерживаюсь в камере, держа чётки отца Кольбе, слушая его молитвы и гимны, которые принесли свет и утешение в это место тьмы и отчаяния. Я лезу в сумочку и достаю свои детские чётки, которые Ирена нашла в квартире моей семьи. Я просовываю их за решётку. Отец Кольбе отдал мне свои, так что будет справедливо, если я отплачу ему тем же.

Оказавшись снаружи, мы стоим перед блоками № 10 и № 11, лицом к открытым железным воротам внутреннего двора, где я стояла в свой первый день. В тот день я разговаривала с заключённым, который загружал телами грузовик.

Вот и стена. Она новая, потому что прежнюю снесли, а эта покрыта цветами, камушками, молитвенными карточками и памятными вещами. Серая, она так заметно выделяется на фоне красного кирпича. Когда мы входим во двор, их имена эхом отдаются при каждом шаге.

Мама. Тата. Зофья. Кароль. Отец Кольбе.

Мы останавливаемся в нескольких метрах от стены, и я закрываю глаза. Как я по ним скучаю.

– Ой, извините. – Девочка, американка, извиняется, что заслонила мне обзор, пытаясь сфотографировать стену. Она отступает назад, кажется, не заметив, что мои глаза всё равно были закрыты.

– Всё в порядке, – отвечаю я по-английски, и её глаза округляются. У меня приличный английский, но, несмотря на много лет, проведённых в Америке, я не могу избавиться от сильного польского акцента, который до сих пор присутствует в моей речи. Ханья вдоволь веселится, говоря, что мой английский так же плох, как и идиш.

Девушка смотрит на моё предплечье, – я невольно закатала рукав, чтобы провести пальцами по шрамам от сигаретных ожогов. Когда она замечает мою татуировку, её глаза распахиваются ещё шире. Я изучаю её, а она изучает меня. Она так молода.

– Сколько тебе лет?

Вздрогнув, девочка опускает глаза, возможно, смущённая тем, что её застукали за разглядыванием, но мой голос, должно быть, убеждает её, что я не сержусь. Она заправляет выбившуюся прядь светлых волос за ухо и застенчиво отвечает:

– Четырнадцать.

Я провожу большим пальцем по номеру заключённого, 16671.

– Мне тоже тогда было четырнадцать.

Девочка стоит рядом с моей семьёй и наблюдает, как я приближаюсь к стене. Копаюсь в сумке, отодвигаю в сторону сложенную полосатую униформу. Обычно я храню её дома в коробке, но сейчас мне захотелось взять её с собой. Под знакомой одеждой я нахожу то, что ищу, – копию семейного портрета, который Ирена сохранила много лет назад. На обороте я написала наши имена, даты рождений и дату казни моей семьи. И у меня с собой их чётки.

Некоторые говорят, что жизнь, которую я вела почти четыре года, вообще не была жизнью, но я в это не верю. Это была не та жизнь, которую я бы пожелала хоть кому-либо, но всё же это была жизнь. Моя жизнь. И она стоила того, чтобы за неё бороться.

Даже по прошествии стольких лет я не чувствую, что всё кончено. Ещё нет. Но сейчас, стоя здесь, в месте, которое было моим самым безжалостным противником, я чувствую, что игра, в которую я играла, подходит к концу. Пришло время сделать последний ход.

Я опускаюсь на колени, кладу семейный портрет перед стеной и придавливаю его оставшимися четырьмя чётками и камешком из моего шахматного набора. Пешка. Я возношу молитву за мою семью, за отца Кольбе, за евреев и всех, кто пострадал и отдал свои жизни во время той ужасной, кошмарной войны. Ирена и Ханья встают рядом с обеих сторон. Когда я беру их за руки и поднимаюсь, жду, что накатит головная боль, дрожь, нахлынут воспоминания, но на этот раз ничего не происходит.

Шах и мат.

«Никто в мире не может изменить Истину. Что мы можем и должны делать, так это искать истину и, отыскав, служить ей. Настоящий конфликт – это внутренний конфликт. Помимо оккупационных армий и гекатомб лагерей смерти, в глубине каждой души есть два непримиримых врага: добро и зло, грех и любовь. И какой толк от побед на поле боя, если мы сами оказываемся побеждёнными в сокровеннейших местах наших сердец?»

Святой Максимилиан Кольбе

От автора

Ниже содержится очень важная информация и серьёзные спойлеры. Прошу вас прочитать это, но не раньше, чем прочтёте саму книгу. Вас предупредили!