Последний король французов. Часть первая

«Граждане коллеги! Вчера ко мне пришли два человека, один из которых назвался полицейским надзирателем, а другой — инспектором полиции; они предъявили мне приказ за подписью Паша доставить меня в мэрию, и я последовал за ними; мне был показан декрет Конвента, предписывавший арестовать семью Бурбонов. Я попросил отсрочить в отношении меня его исполнение. Будучи непоколебимо преданным Республике, испытывая уверенность в своей невиновности и желая дождаться времени, когда мое поведение будет расследовано и проверено, я не пытался бы задержать исполнение этого указа, если бы не считал, что он бросает тень на то звание, каким я облечен.

ФИЛИПП ЭГАЛИТЕ».

Конвент, оставив это письмо без внимания, перешел к повестке дня, и герцог Орлеанский, доставленный из мэрии в тюрьму Аббатства, был почти сразу же перевезен из тюрьмы Аббатства в Марсель.

Заточенный вначале в крепость Нотр-Дам-де-Ла-Гард вместе с графом де Божоле, герцогом де Монпансье, который был арестован через день после него, герцогиней Бурбонской, своей сестрой, и принцем де Конти, своим дядей, он спустя какое-то время был переведен в крепость Сен-Жан, где и прошла бо́льшая часть его тюремного заключения.

Герцог де Монпансье оставил чудные воспоминания об этом заключении, исполненные той нежной юношеской грусти, в которой никогда не ощущается отсутствие надежды.

Впрочем, спустя какое-то время положение узников стало менее тяжелым. Принц мог общаться со своими сыновьями, принимать пищу вместе с ними, читать газеты и получать некоторые письма; вдобавок, самые ожесточенные гонители принца ушли из жизни: сначала Марат, затем Бюзо, Барбару, Петион, в то время как Дантон и Камиль Демулен, его друзья, напротив, уцелели.

Пятнадцатого октября 1793 года газеты сообщили, что Конвент постановил начать в скором времени суд над Филиппом Эгалите. Принц играл в карты со своими сыновьями, когда эту новость передал ему тюремщик, принесший газеты.

— О, тем лучше, — сказал он, — по крайней мере, все это, так или иначе, скоро для меня кончится. Обнимите меня, дети! Сегодня прекрасный день моей жизни.

Затем он развернул газету и прочел касавшийся его обвинительный указ.

— Ну-ну! — промолвил он. — Этот указ ни на чем не основан, его замыслили великие негодяи; но не беда, зря стараются: ручаюсь, им ничего не найти против меня. Ладно, дети, не печальтесь из-за того, что я считаю хорошей новостью, и давайте продолжим игру.

Двадцать третьего октября, в пять часов утра, герцога де Монпансье разбудил отец, вошедший в его камеру в сопровождении комиссаров, которых послал за ним Конвент.

— Дорогой Монпансье, — сказал он, обнимая юного принца, — я пришел проститься с тобой: я уезжаю.

Юный принц, весь дрожа, не в силах ответить отцу ни слова, прижал его к груди, обливаясь слезами.

— Я хотел уехать, не попрощавшись с тобой, — произнес герцог, — ибо момент расставания всегда тягостен, но разве можно было противиться желанию еще раз увидеть тебя перед отъездом? Прощай, дитя мое, утешься сам, утешь брата, и оба думайте о том счастье, какое мы испытаем, увидевшись снова.

Герцог Орлеанский уехал, а два брата остались, и каждый из них пытался дать другому надежду, которую сам не имел.

Герцога сопровождал один лишь камердинер по имени Гамаш, безукоризненно преданный слуга, которого много лет спустя мы еще знавали привратником парка Монсо и который раз десять рассказывал нам подробности этой поездки принца и его смерти. В одной карете с герцогом находились три комиссара Конвента; конвоировал ее отряд жандармерии.

Двигались они медленно и по вечерам останавливались, ночуя в лучших гостиницах крупных городов; в Осере, во время обеда, комиссары отправили в Париж письмо. В этом письме они спрашивали, в какую тюрьму следует отвезти пленника.

XVIII

Подъехав к городской заставе, они обнаружили поджидавшего их человека: то был ответ на посланное ими письмо; он сел в карету и приказал кучеру ехать в Консьержери.

О прибытии принца было уже известно, и потому двор Дворца правосудия, где он вышел из кареты, был заполнен любопытными; приготовленная ему камера находилась рядом с той, которую еще недавно занимала королева; через эту камеру в наши дни входят в искупительную часовню: она примыкает к знаменитому залу Мертвых, ставшему церковью.

Камердинер попросил разрешения остаться подле своего хозяина и получил на это согласие.